Ф. Коттэм - Дом потерянных душ
— Все нынче жульничают, — сказал Ситон, продолжая давить на курок.
31
Ситон снова стоял в вестибюле дома Фишера. В руке у него был дымящийся револьвер. Потрогав ствол, Ситон почувствовал, как нагрелся металл. Он попытался сосчитать, сколько зарядов осталось в барабане, но в потемках невозможно было ничего разглядеть, а сам он точно не помнил, сколько раз стрелял. Впрочем, это не имело особого значения. Призрака убить невозможно. По крайней мере, из револьвера. Ситон положил «Уэбли» на пол. Интуиция подсказывала ему, что если в этой безвыходной ситуации для него и оставался хоть какой-нибудь шанс, то оружие здесь было ни при чем.
Пол переложил мешок из левой руки в правую. Затем он вышел из дома через парадную дверь и по ступенькам спустился в парк. Он напряженно прислушивался, ожидая, что из темноты вот-вот вынырнет мертвый Джузеппе и печальным голосом начнет уговаривать его вернуться. Но все было тихо. Только шум дождя и хруст гравия под ногами. Джузеппе было не видно и не слышно. Зато Пол отчетливо услышал, как кто-то заворчал. Вероятно, мистер Грэб уже спустился в вестибюль и теперь идет по его следу, чтобы сожрать. Сердце глухо застучало у него в груди, и его накрыло обжигающей волной страха.
Однако, придя в себя и еще раз прислушавшись, Ситон понял, что это не ворчание мистера Грэба, а голос какой-то давно забытой блюзовой певицы — то ли Бесси Смит, то ли Лидбелли. Голос этот, освобожденный из винилового плена граммофонной иглой, звучал еще во времена порока и безмерного отчаяния и теперь наполнил собой пустующий дом.
Ситону показалось, что мешок у него в руке чуть шевельнулся. Хотя поверить в это было невозможно. Он вдруг понял, что плачет. Рыдает под дождем от страха, горя и ярости. Не сбавляя шагу, Пол обернулся. Огни в доме уже были практически неразличимы. Тыльной стороной свободной руки Пол смахнул с лица слезы и капли дождя. Кругом царила кромешная тьма. Теперь надо было установить направление, определить местоположение ручья и перебраться на другой берег, чтобы в относительной безопасности совершить погребение. Он проклинал себя за то, что оставил в подвале саперную лопатку Мейсона. Ну да ладно. Могилу он выроет голыми руками. У него впереди будет целая жизнь, чтобы залечить раны.
Озираясь, Пол почувствовал, что полог леса, сгустившись, давит на него. И все же на тропе не было видимых препятствий. Эта странность заставила его остановиться. Он вытянул руку и ощупал колючую и непроходимую живую изгородь, возникшую прямо на пути. Листья казались мясистыми, сочными и, несмотря на дождь, абсолютно сухими. Ситон горько засмеялся, поняв, куда попал. Это был тот самый заброшенный лабиринт, где он заблудился десять лет назад. Здесь стоял давно забытый знакомый запах. Запах надвигающейся опасности. Бархатный мешок у него в руках снова шевельнулся.
«Нервы, — подумал Ситон. — Нервы ни к черту. Чего удивляться? Еще немного — и я снова наложу в штаны».
Он прямо-таки кожей чувствовал, как все ближе подбирается к нему кто-то, сбывающийся в густых кустах. Ситон, похолодев от ужаса, наконец понял, кто это был. Нет, не мистер Грэб. Зверь продирался бы сквозь заросли, сметая все на своем пути, а нынешний преследователь Ситона крался как тень. Ситону оставалось только уповать на Господа, так как теперь он уже точно знал, кто это. Вернее, кем был когда-то его таинственный преследователь.
В тот день медсестра из Дандалка забрела вместе с ним в лабиринт. Она явно положила глаз на молоденького Пола Ситона. Он понял это через неделю после своего спасения. Тогда она тихонечко вошла в палату, куда его поместили оправляться от потрясения, и осторожно, чтобы не сдвинуть фиксирующие ремни, с довольной улыбкой оседлала его, предварительно возбудив. Но Пол и так легко возбуждался. Ему было всего двадцать пять, и это был его первый секс с тех пор, как Люсинда Грей ушла от него. Но секс этот не доставил ему радости. Он возненавидел медсестру, не успев войти в нее. Но какие бы эмоции им тогда ни владели, озвучить их он не мог по причине резинового кляпа во рту. Врачи опасались, как бы пациент не откусил себе язык во время панических атак.
Она, должно быть, уже умерла, иначе не догоняла бы его сейчас, смрадно-игривая.
— Доктор Коуви уже ждет вас, — догнав Ситона, скрипучим голосом сообщила медсестра и хихикнула.
Бархатный мешок мягко ткнулся в его бедро.
«Свершилось. Это действительно свершилось. Я почувствовал», — пронеслось в голове у Ситона.
— Он в столовой, — сказала мертвая медсестра из Дандалка. От нее тянуло чем-то стылым, похожим на холодный ночной воздух с озера. — Доктор приглашает вас поужинать с ним.
Ситон вздохнул и повернулся к ней, но никого не увидел. Тогда он направился обратно к дому, чувствуя в душе скорее решимость, нежели страх.
«Видно, сама судьба предопределила для меня такой конец», — подумал он.
Ему не позволят убежать, как последнему трусу. Это значило бы искушать судьбу, а от нее, как известно, не уйдешь.
— И себя тоже не обманешь, — прошептал Пол и, не обращая внимания на боль в ладони, крепко сжал в руке мешок.
Затем он поднял глаза к окнам башни, где притаился зверь, убивший его бесстрашного товарища. Ситон подумал и о Малькольме Коуви, лишившем его своими махинациями целой жизни. Пол двинулся вперед по влажной земле, и дом вместе с его противниками, поджидавшими его в зале приемов, придвинулся ближе.
— А, дружище! — приветствовал его Коуви, когда Джузеппе, на сей раз в ливрее с позументами, открыл перед Полом двери столовой и с низким поклоном объявил о прибытии гостя.
Коуви, восседавший на некоем подобии трона, был облачен в мантию с застежкой из эбенового дерева в виде козлиной головы, инкрустированной золотом. К его груди была приколота металлическая старинная брошь с руническими символами.
«Его оружие, — понял Ситон. — Он хорошо подготовился к нашей встрече».
Пухлые пальцы Коуви, все в перстнях, выстукивали дробь по крышке высокого обеденного стола. Коуви явно был в ярости. Стол ломился от яств и бесчисленных бутылок с винами и ликерами. В вазах стояли пышные букеты цветов. Но коронное блюдо — молочный поросенок в центре стола — отдавало тухлятиной, а фрукты в начищенных до блеска чашах явно подгнили. Скатерть устилали лепестки, осыпавшиеся с увядших и уже засохших цветов. В этом зале проходили «шерстяной» и «роговой» банкеты, и их болезнетворный запах донесся до Пола Ситона сквозь десятилетия. Он поглядел на Коуви, состарившегося со времени их недавней встречи в «Занзибаре» лет на десять. Впрочем, вполне возможно, это просто была игра света. Зал освещали всего два резных настольных канделябра. Воск капал с красных свечей, подобно запекшейся крови, а пламя отбрасывало кровавый отсвет.
