Артур Дойл - Маракотова бездна. Страна туманов (сборник)
На блестящей деревянной поверхности виднелась розовато-желтая тонкая парафиновая перчатка, широкая у косточек и узкая в запястье. Два пальца были согнуты. Мапьюи, казалось, сошел с ума от радости. Он отломал небольшой кусок парафина от запястья и передал ассистенту, который немедленно выбежал из комнаты.
– Это триумф! – закричал доктор. – Что они скажут теперь? Джентльмены, я обращаюсь к вам. Вы прекрасно видели, что произошло. Может ли кто-либо дать альтернативное объяснение появлению парафиновой формы на поверхности стола?
– Не вижу иного объяснения, – ответил Рише. – Но вам придется иметь дело с невероятно твердолобыми и предвзятыми людьми. Если они не смогут опровергнуть факт, то предпочтут его игнорировать.
– На сеансе присутствуют представители прессы. Пресса познакомит публику с фактами, – сказал Мапьюи. – Английская пресса представлена месье Мэлоуном, – добавил доктор. – Вы можете найти иное объяснение?
– Не вижу ни одного, – ответил Мэлоун.
– А вы, месье? – Этот вопрос был задан представителю «Матен».
Француз пожал плечами.
– Для тех, кто присутствовал во время сеанса, зрелище было убедительным, – сказал он. – Тем не менее готовьтесь встретить возражения и упреки. Публика не понимает, насколько хрупка нематериальная сфера. Скептики станут утверждать, что медиум принес старика в кармане и вывалил на стол.
Мапьюи торжествующе захлопал в ладоши. Ассистент только что принес ему из соседней комнаты лист бумаги.
– Ваши возражения уже опровергнуты! – воскликнул он, взмахнув бумагой над головой. – Я предвидел подобное развитие событий, поэтому добавил в парафин немного холестерина. Вы, очевидно, заметили, что я отломил кусочек от застывшей формы. Это было сделано для того, чтобы провести химический анализ материала. Анализ показал наличие холестерина в парафине.
– Замечательно! – крикнул французский журналист. – Вы закрыли последнюю амбразуру. Но что же дальше?
– То, что сделано однажды, можно всегда повторить, – ответил Мапьюи. – Я подготовлю множество подобных шаблонов. Иногда это будут сжатые кулаки, иногда раскрытые ладони. Затем я сделаю из них гипсовые слепки. Гипс можно будет залить внутрь формы. Работа довольно деликатная, но вполне выполнимая. Когда у меня появятся десятки слепков, я разошлю их во все мировые столицы. Пусть люди увидят все своими глазами. Разве это не убедит их в истинности наших выводов?
– Не рассчитывайте на многое, мой дорогой друг, – сказал Рише, хлопнув рукой по плечу энтузиаста. – Вы еще не осознали, насколько косно человеческое мышление. Но как вы сказали, vous marchez. Vous marchez toujours[14].
– К тому же наш марш регулируется правилами, – произнес Мэйли. – Новые знания должны предаваться гласности постепенно, с тем чтобы человечество могло воспринять их.
Рише улыбнулся и покачал головой.
– Как всегда превосходно, месье Мэйли. Вы видите не так, как другие, и переводите вопрос из научной плоскости в философскую. Боюсь, что вы неисправимы. Полагаете, ваша точка зрения имеет право на жизнь?
– Профессор Рише, – сказал Мэйли, – хотел бы я, чтобы вы сами ответили на свой вопрос. Я глубоко уважаю ваш талант и считаю вашу осторожность вполне оправданной, но, кажется, наши пути разошлись окончательно. Вы должны признать, вы просто обязаны это сделать, что разумное существо приняло форму человека, разгуливало по комнате и выполняло приказы, в то время как медиум находился без сознания в глубоком трансе. Существо состояло из субстанции, которую вы сами назвали эктоплазмой. И тем не менее вы сомневаетесь, что призрак способен к независимому существованию. Разве это разумно?
Рише улыбнулся, покачал головой и ничего не ответил. Вместо ответа профессор еще раз поздравил доктора Мапьюи, попрощался с гостями и вышел. Гости последовали примеру профессора. Минутой спустя наши друзья сели в такси, которое отвезло их обратно в отель.
Мэлоун до глубины души был поражен увиденным. Он просидел полночи, делая наброски репортажа. Открытие доктора Мапьюи по значимости вполне годилось для того, чтобы стать главной новостью и занять первую полосу. Тем более что эксперимент почтили своим присутствием уважаемые люди, которых никто никогда не заподозрит в мошенничестве или обмане. «Конечно, конечно, открытие доктора Мапьюи станет поворотным событием эпохи», – думал Мэлоун.
Два дня спустя журналист просматривал одну за другой английские газеты: колонка о футболе; колонка о гольфе; целая страница, посвященная фондовому рынку… «Таймс» порадовала журналиста длинным и занимательным рассказом о привычках чибисов. Но ни в одной газете не было и намека на чудо, которому он стал свидетелем и которое описал. Мэйли от души расхохотался, увидев расстроенное лицо Мэлоуна.
– Это безумный мир, мой друг, – сказал он. – Совершенно безумный. Наш час еще не пробил.
Глава 13,
в которой профессор Челленджер бросается в бой
Профессор Челленджер с утра находился в дурном расположении духа. Домочадцам хорошо было известно, что с ним происходит, и они как мыши попрятались по углам. Гнева профессора опасались не только близкие. Будучи в таком настроении, он писал яростные письма в газеты, в которых изливал безудержную ярость и едкий сарказм на перепуганных до смерти оппонентов. Челленджер казался Юпитером, который мечет громы и молнии, сидя на высоком троне в квартире у вокзала Виктория. Слуги не решались войти в комнату, опасаясь встретить хмурый взгляд, рычание или гневный окрик. Реакция профессора на вторжение была сходна с реакцией льва, у которого наглец пытается отобрать кость. Лишь Энид осмеливалась пренебрегать опасностью, которая исходила от отца, хотя иногда девушке казалось, что ее сердце готово выпрыгнуть из груди от ужаса. Челленджер не сдерживался в выражениях даже в присутствии дочери, но Энид хотя бы могла не опасаться физического насилия. Профессор, будучи в дурном настроении, запросто пускал в ход кулаки.
Иногда вспышки ярости были вызваны естественными причинами.
– Печень, сэр, печень, – бормотал профессор в оправдание после особенно яростного приступа.
Но сегодня его ярость была направлена на вполне определенный объект. Имя ему было – спиритуализм.
Казалось, что профессору никуда не деться от проклятого суеверия, которое вступало в противоречие с философией всей его жизни. Поначалу Челленджер пытался не придавать спиритуализму значения, высмеивать, игнорировать и презирать его, но нелепое псевдонаучное течение постоянно напоминало о себе. Не далее как в понедельник профессор окончательно сбросил мошенников со счета, но в субботу они снова оказались в поле его зрения. Сама идея выглядела настолько абсурдной, что Челленджеру казалось, что вместо того, чтобы посвятить себя изучению реальных проблем, познанию вселенной, он вынужден тратить время на обсуждение сказок братьев Гримм{131}.
