Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город
Кулаки Девкалиона были размером с кувалду. Снесенный жестким ударом, пораженный трутень повернулся назад. Шквал ударов по горлу порвал трахею. Он ловил воздух ртом, но ничего не поступало. Лишенный дыхания, он не мог найти силы сбежать из удушающего захвата. Шейные позвонки раскрошились в этих тисках, и он свалился в объятия своего палача, а затем из них на пол, такой же несопротивляющийся, безвольный и безжизненный, как тряпки, стянутые в узел.
Первый трутень подвергся мозговому зондированию не так, как настоящие люди. Он оставался живым, дергался на полу как жук со сломанным панцирем, царапая ковер руками. Толчки вызывали щелчки зубами. Глаза бешено вращались в глазницах. Из носа извергался бледно-голубой пар, не ритмическими выдохами, а непрерывными струйками.
Девкалион нажал одним ботинком на шею создания, зафиксировав на месте. Он нажал сильнее, всем своим весом, пока треск и хруст позвоночника, как щелчок выключателя, не положил конец спазматическим движениям и выходу пара.
Когда он оторвал взгляд от мертвого трутня, то обнаружил, что инженер смотрел на него с ужасом. Габариты Девкалиона были не единственной его чертой из тех, что могли вселить будоражащий страх даже в самых бесстрашных людей.
За одним исключением, его раны быстро заживлялись, и он никогда не болел, но поврежденная часть его лица, ставшая таковой в результате столкновения с его создателем столетия назад, служила постоянным напоминанием, что он тоже был, в конечном счете, смертным. Возможно, во всем мире только у Виктора была сила, чтобы его уничтожить, но это была теория, подтверждения которой он избегал искать. Изломанная поверхность и гротескные вогнутости этой половины его лица частично скрывала сложная многоцветная татуировка, выполненная монахом тибетского монастыря. Дизайн был гениальным, отвлекающим взгляд от серьезных шрамов и отвратительных форм, на поверхности которых светлые чернила, казалось, находились в непрерывном движении. До сих пор Девкалион обитал в основном в ночи и тенях, потому что любой мог разглядеть через татуировку правду, если бы вглядывался достаточно долго — прямо как смотрел радиоинженер.
Также время от времени через его глаза проходили едва различимые импульсы света, как будто молния, которая вселила в него жизнь, осталась внутри него, бесконечно циркулируя по нервам. Он видел этот феномен во множестве зеркал веками; и даже если это могло его побеспокоить, то не по той причине, по которой пугало других.
Сшитый из трупов, он иногда беспокоился о том, что свет внутри мог быть признаком того, что когда свет оживил его, ему были переданы не только различные силы, но также душа, и, возможно, душа уникального свойства. Несмотря на то, что он пришел любить этот запутанно сплетенный мир со всем его изяществом и красотой, он был утомлен от раздора, который был также элементом плетения. И он устал от одиночества уникальности рождения не от мужчины и женщины. Он надеялся на лучший мир за этим местом, королевство мира и милосердия… и совершенной нежности. Но также его беспокоила возможность, что он обладал душой, потому что ярость и смертоносная жестокость его ранних лет, когда он был таким озлобленным и запутавшимся, оставили ему страшный груз вины, которую он обязан искупить. Возможно, господство мира не было наградой, которую он смог бы заслужить. Его внутренний свет мог быть адским огнем, от которого нельзя избавиться.
Встав со стула, инженер стоял в углу, образованном L-образным пультом управления, наблюдая за Девкалионом, как если бы он был настоящим демоном. Его круглое лицо и подвижные черты могли без труда складываться в улыбки и смех. Выражение шока и ужаса настолько не подходили к его обычному внешнему виду, что казались забавными, как непомерно преувеличенное выражение внезапного испуга, который мог примерить к себе мим, когда очень сильно стремился донести свою эмоцию аудитории без помощи голоса.
— Они не были людьми, — сказал Девкалион. — И независимо от того, как я выгляжу, я не один из них. Но многие из них направляются сюда, и они скоро будут здесь.
Рот инженера двинулся, хотя из него не донеслось ни единого звука. У него дрожали обе руки, так что он жестикулировал настолько хаотично, что не мог показать никакого знака, который имел хотя бы малейшее значение.
— Возьми себя в руки, парень. Ты должен сражаться или умрешь. Других вариантов нет. Сколько вас в здании?
Инженер сжал одну руку другой, как будто чтобы успокоить их обе, и когда, наконец, заговорил, его голос был неожиданно спокойным.
— Четверо. Нас всего четверо.
Глава 6
Джоко на грани величия. В изучении прелестного маленького домика, который делил с Эрикой Пятой. За пределами города Рэйнбоу Фоллс. Снег в окне.
Иногда Джоко сидел на вращающемся кресле перед компьютером. Иногда стоял на нем на коленях. Иногда стоял на нем. Стоял на нем и танцевал. Танцевал достаточно сильно, чтобы заставить кресло вращаться. Серебристые колокольчики на его красно-зеленой шапке весело звенели.
Иногда Джоко печатал ногами. Длинные уродливые пальцы. Уродливые, но гибкие и проворные. Хорошие для печатания пальцы ног.
Пальцы рук были тоже уродливыми. Все его тело было уродливым. Даже его странный язык с тремя волосками.
Джоко был опухолью.
Ну, он возник как опухолеобразное новообразование в биологически хаотическом теле одного из представителей Новой расы Виктора в Новом Орлеане. Затем у него появилось собственное сознание. Опухоль с собственной позицией. Надежды и мечты. И он быстро рос. Позже оторвался от тела хозяина. Стал чем-то большим, чем опухоль. Чем-то лучшим.
Он стал монстром. Некоторые люди визжали, когда видели Джоко. Другие падали в обморок. Птицы клевали его, пикируя. Кошки шипели, а крысы с писком убегали. Джоко был очень эффектным монстром. Уродливый череп. Бледная бородавчатая кожа. Прорезь рта без губ. Жуткие желтые глаза, оба слишком большие для головы, один больше другого.
Монстр заслуживал большего уважения, чем обычная опухоль. Никто не любил опухоли. Что там любить? Но о монстрах писали книги. Также снимали о них фильмы. Люди любили некоторых монстров так же сильно, как и боялись.
Если ты возник как опухоль с мозгом, тебе было нечего делать, кроме как расти. Джоко злился по поводу собственного самосовершенствования. Несмотря на то, что стал монстром и вынашивал планы даже на то, чтобы достичь большего, Джоко, тем не менее, оставался скромным. Он никогда не забывал, откуда пришел. Однажды опухоль — всегда опухоль.
Немного выше гнома, Джоко в тайне хотел быть ростом в шесть футов и два дюйма. И красавцем. С волосами на голове вместо волос на языке. В некоторых снах Джоко не был собой. В снах он был кинозвездой. Часто Джорджем Клуни. Иногда Эштоном Катчером[13]. Однажды он был Дакотой Фэннинг[14] и узнал, каково это, когда тебя все любят. Он хотел, чтобы он правда мог быть красивым мужчиной-кинозвездой. Ему было без разницы, какой именно, исключая Джонни Деппа. Джонни Депп пугал Джоко.
