Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…
Недельский проснулся и рывком поднял голову. Настенные часы показывали без четверти три. Час назад он задремал в собственном кабинете, опустив лицо на сложенные руки. Если бы не предчувствие – проспал бы до утра. Протерев глаза, он раздраженно щелкнул кнопкой селектора:
– Дежурный! Почему тишина? Я просил докладывать мне каждые полчаса!
– Все без изменений, товарищ начальник, – виновато проскулил динамик. – Не хотели беспокоить лишний раз.
– У нас лишних разов не бывает, – буркнул Недельский. – Зайди-ка ко мне…
Через минуту молодой парень – сержант срочной службы – заглянул в кабинет:
– Разрешите?
– Что именно без изменений? Давай подробности! – потребовал начальник СИЗО.
Сержант торопливо достал блокнот.
– Вот… Двенадцать сорок три… Подросток с девушкой зашли в подъезд…
– Это я уже слышал! – оборвал его Недельский. – Что дальше?
– А дальше… – парень прыснул в кулак. – Он ее того… Прямо на подоконнике.
– Ты что, идиот? – Начальник СИЗО побагровел от злости. – Вы там наблюдение ведете или онанируете?
– Час двадцать семь… – спохватился сержант, судорожно листая блокнот. – Собачница какая-то вышла. С фокстерьером. Не спится ему, наверно… Скорее всего, старый пес. Они и по ночам просятся.
– Попрошу без комментариев! – рявкнул Недельский. – По существу излагай.
– В два пятнадцать был только пьяный, – парень захлопнул блокнот. – И все.
– Какой пьяный? – насторожился начальник СИЗО.
Сержант пожал плечами:
– Обыкновенный. В пальто и шляпе. Чиновник какой-то. Возвращался с банкета.
Недельский задумался, сжав в кулаке карандаш.
– А откуда известно, что с банкета? – быстро спросил он.
– Сам сказал, – улыбнулся парень. – Мол, бухгалтера на пенсию провожали.
Начальник СИЗО изменился в лице.
– Он что, разговаривал с нашим сотрудником?
– Ну да… – развел руками сержант. – Прицепился к нему с болтовней.
– Это он! – Недельский с хрустом сломал карандаш. – «Сорок третий» сам пришел ко мне!
У дежурного округлились глаза:
– В пальто и галстуке?
– Да, черт возьми! – Недельский вскочил с места. – В галстуке, в модных туфлях, в накрахмаленной сорочке! И с золотыми зубами во рту! Мы, олухи, должны были предположить, что его карманы набиты безделушками, вроде той, что показывал Туманов!
Сержант испуганно моргал.
– Мы… Вызывать группу? – пролепетал он. – Не поздно?
Недельский посмотрел на часы.
– В два пятнадцать объект прибыл, – медленно рассуждал он сам с собой, – вычислил нашу «наружку» – еще десять минут. Обдумывал в подъезде ситуацию – накидываем пять. Пятнадцать-двадцать минут ждал нас где-нибудь на чердаке. Итого: тридцать пять минут! Без десяти три он будет звонить в дверь! То есть – сию секунду! Группу – на выезд! И быстро вызови ко мне Кумакина.
Сержант опрометью бросился вон, а в кабинет через минуту вошел худощавый, сутулый человек в очках с толстенными линзами. Он застыл на пороге, всем видом демонстрируя внимание.
– Кумакин, – Недельский понизил голос, – там, куда вы едете, не должно остаться в живых никого. Из двух трупов один – наш подопечный, а другой – большой начальник по фамилии Бабицкий. Чтобы потом не было шума и ненужной возни – сделай все красиво.
Худощавый кивнул:
– Комар носа не подточит.
– Ступай…
Хриплый звонок прорвал тишину за дверью. Голота прислушался. Ни шороха, ни звука в ответ. Он опять надавил кнопку.
Через минуту в прихожей зашлепали по полу босые ноги.
– Кто там? – спросил сонный голос.
– К Константину Карловичу по срочному делу, – отозвался Андрей.
– Какое еще дело в три часа ночи? – На двери лязгнули засовы, звякнула цепочка, и в проеме показался полуголый молодой человек, взъерошенный и сонный: – Что вам нужно?
Голота с удивлением окинул его взглядом и повторил твердо:
– По срочному и важному делу.
Молодой человек распахнул дверь, приглашая Голоту войти, и бросил в глубь квартиры:
– Костэ! Разумеется, это к тебе, бессовестный!
Андрей шагнул в прихожую, снял шляпу, повесил ее на крючок вешалки и без церемоний направился в спальню. Молодой человек захлопнул входную дверь и поспешил за ним.
Константин сидел на кровати в одних трусах, плохо соображая, что происходит. Когда Голота щелкнул выключателем, он зажмурился от яркого света и стыдливо прикрылся простыней.
– Костэ! – не унимался парень. – Может быть, ты объяснишь, почему к тебе ходят по ночам симпатичные мужчины?
Андрей окинул быстрым взглядом комнату. На брачном ложе Анны, по-видимому, предавались жаркой любви: скомканное одеяло, разбросанные подушки, задранная, влажная простыня. В остальном – все, как было год назад: ковер на стене с причудливыми ромбами, словацкий гарнитур с коллекцией импортных зажигалок на полке, два кресла, обитые целлофаном (чтобы не протирались!), и атласные шторы на окне.
– Замолчи! – прохрипел Константин своему другу и, щурясь, обратился к Голоте: – Что вам угодно?.. Вы, собственно, кто?
Тот развернул кресло к кровати и медленно опустился в него.
– Я думаю, что не сильно изменился, – сказал холодно Андрей. – Разве что сделался шатеном.
Бабицкий протер глаза, окончательно привыкая к свету, и изменился в лице. У него задрожали губы, а на лбу выступила испарина.
– Не может быть… – прошептал он. – Не может быть…
– Значит, узнал, – удовлетворенно кивнул Голота.
– Костэ, кто это? – капризно спросил молодой человек. – Это твой бывший любовник? Что ему надо?
– Да заткнись ты! – заорал Бабицкий и швырнул в него подушкой.
– Я могу вообще уйти, – обиделся парень, но не ушел, а, наоборот, уселся в другое кресло и закинул ногу на ногу.
– Я пришел, – спокойно сказал Андрей, – чтобы получить ответ на два вопроса.
– Это не можешь быть ты! – Бабицкий, казалось, отхаркивал слова. – Тебя расстреляли! Так не бывает! Ты – мертвец!
– Тем более, – горько усмехнулся Голота, – тебе придется дать ответ, если призрак с того света специально явился за ним.
Константина трясло. Он хватал ртом воздух и вращал глазами, пытаясь найти разгадку этому непостижимому, невероятному и страшному видению.
– Задавайте ваши вопросы, – благосклонно разрешил молодой человек в кресле. – Мне и самому интересно.
Бабицкий перевел на него безумный взгляд.
– Я убью тебя! – прохрипел он, роняя слюну.
– Может, хватит… убийств? – Андрей облизал пересохшие губы.
Бабицкий вздрогнул, открыл рот и вдруг расхохотался.
– Это сон! – простонал он, трясясь в истерике. – Это просто дурной сон! Сейчас я проснусь, и все будет, как прежде…
