Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…
– Как прежде – уже не будет, – сказал Голота. – За все в жизни приходится платить. Иногда – очень дорогую цену. – Он поднялся. – Итак, мой первый вопрос: это ты убил Анну?
Бабицкий, казалось, зашелся от смеха. Он беззвучно трясся, обхватив руками голову, и постепенно начал всхлипывать. Истерический смех перешел в рыдания.
– Кто такая Анна? – поинтересовался молодой человек. – Это твоя бывшая жена, Костэ?
– Да! – крикнул Бабицкий, растирая по лицу слезы и сопли. – Это я убил ее! Я! Вот этой рукой! – Он протянул Голоте дрожащие пальцы. – Она была… такая податливая… мягкая… Нож вошел, как в студень… – Константин шлепнул себя ладонями по лицу, оттянув ногтями нижние веки. – Она все нянчилась с тобой, дураком… А ты был как свинья, в стельку… Такой случай было грех упустить. Я принес с кухни нож… Потом повернул Анечку к себе лицом, и вот так… – Он дернул рукой, словно застегивал кому-то невидимую «молнию» на куртке. – Снизу – вверх… Она даже не вскрикнула. Только так посмотрела на меня… Так дико… Так изумленно. – Бабицкий закрыл лицо руками и зарыдал.
Парень в кресле открыл рот.
– Значит, ты убил бабу, с которой трахался? – пробормотал он.
– Заткнись! – рявкнул на него Голота и опять повернулся к Бабицкому: – И что же было потом?
Тот убрал руки от лица и с ненавистью посмотрел на Андрея.
– А потом я уложил жену на тебя, спящего. Сорвал с нее одежду, сколько смог… Она еще дергалась, сердешная… И стонала. Потом протер полотенцем рукоятку ножа и вложил тебе в ладонь. Получилось очень правдоподобно…
Андрей отшатнулся и прислонился к дверце словацкого гарнитура. Его лицо исказилось судорогой. Сделав усилие, он взял себя в руки и прошептал:
– За что?..
– Это неважно, – прорычал Бабицкий. – Довольно с тебя того, что ты узнал! Только какой тебе с этого прок? Ты ведь все равно – труп!
– Ты обрек меня на физические муки, – стараясь говорить ровно, ответил Андрей. – Но избавил от мук душевных. Поверь мне: жить с такой виной на том свете невозможно. Без покаяния и прощения – невозможно. Это я тебе говорю. Я, который побывал там одной ногой.
– Костэ мне рассказывал, – вдруг вмешался в разговор молодой человек, – что та баба шантажировала его. Она требовала от Костэ развода и дележа имущества, потому что хотела обеспечить своего дружка-неудачника. У того сморчка не было ни семьи, ни денег, ни работы достойной. Жил с какой-то фотографией и онанировал на нее.
По лицу Андрея пробежала тень.
– Это он! – ткнул в него пальцем Константин и заржал. – Тот самый дружок Анькин! Был неудачник, а стал вообще мертвец!
– Чем же могла Анюта шантажировать этого борова? – сквозь зубы спросил у парня Голота, кивая на Бабицкого.
Молодой человек поднял брови.
– Как это – чем? Она грозила обнародовать тайну, что Костэ… Ну, словом, что он не такой, как все. Что он…
– Педераст… – с пониманием качнул головой Андрей. – А это – уголовная статья, конец карьере, успехам и загранкомандировкам…
Бабицкий вдруг поднялся с кровати. Он встал перед Голотой, укутанный в простыню, как патриций, вышедший из лупанария после соития с овцой, и с испугом заглянул ему в глаза.
– И что теперь? – у него опять задрожали губы. – Ты убьешь меня?
– Я думал, что сделаю это, когда узнаю правду, – печально кивнул Андрей. – Думал, что выплесну на тебя всю свою ненависть и презрение. Полагал, что мне хватит одного лишь воспоминания о том аде, через который я прошел, чтобы вспороть тебе твое жирное брюхо! Тем же ножом, каким ты убил замечательную и добрую женщину…
Юноша притих в кресле, подобрав ноги с пола и обхватив колени руками. Бабицкий слушал не шевелясь, и в глазах его плескался ужас.
– Но я не убью тебя, – закончил Голота. – Я прощаю тебя за все, что выпало на мою долю по твоей вине.
У Бабицкого опустились плечи.
– Но ты убил Анну, – Андрей проглотил комок в горле. – Свою жену и моего верного и самого лучшего друга. – Он повернулся к секретеру, вынул с полки чистый лист бумаги и протянул его Константину. – Тебе придется письменно признаться в этом преступлении и явиться в прокуратуру с повинной.
Бабицкий оттолкнул его руку.
– Ты спятил? Это же «вышка»! Значит, ты не убьешь – так убьют другие? Где же твое прощение? Где милосердие?
Голота схватил его за горло.
– Ты вспомнил о милосердии? То, что чудом не казнили оклеветанного тобой, невиновного человека – разве это не милосердие Божие? Разве не милосердие, что отвечать тебе придется только за одну сгубленную душу, а не за две?
Неожиданно резко затрещал дверной звонок, и все трое разом вздрогнули.
– Как? – удивился молодой человек. – Еще один гость?
Звонок повторился. На этот раз – настойчивее и продолжительнее.
Недельский снова надавил на кнопку, слушая, как по коридорам вверенного ему следственного изолятора катится противный, дребезжащий звук.
Через мгновение в кабинет, запыхавшись, влетел конвойный.
– Спишь? – раздраженно спросил начальник СИЗО. – Третий раз звоню.
Краснощекий сотрудник виновато моргал, поправляя портупею.
– Умой харю, – приказал Недельский, – и живо ко мне доставь эту… женщину с острова Юлла. Она – в пятнадцатой, одиночной.
Конвойный опрометью бросился вон, а начальник СИЗО встал из-за стола, подошел к окну и, заложив руки за спину, рассеянно уставился на замысловатые подтеки, оставленные мыльной водой на подслеповатом стекле.
Когда в кабинет ввели женщину, он не шевельнулся, и еще с минуту стоял в гробовой тишине, покачиваясь на каблуках, вперив задумчивый взгляд в окно.
Конвойный кашлянул.
– Вот, доставлена… товарищ начальник…
– Свободен, – распорядился Недельский и наконец повернулся к Весте.
Женщина выглядела изможденной. Ее красивые глаза потускнели, лицо осунулось и стало бескровным. Она застыла на пороге кабинета, опустив плечи, и смотрела на своего мучителя с отрешенной тоской.
– Присаживайтесь, – начальник СИЗО галантно указал на стул. – Могу представить, как вы утомлены.
Он подчеркнуто перешел на «вы», держался непринужденно-вежливо, и, казалось, в нем не осталось и следа от вчерашнего садиста, насильника и убийцы.
Веста опустилась на привинченный к полу стул, сложила на коленях руки и коснулась плечом щеки, убирая непослушную прядь.
– Хотите что-нибудь выпить? – участливо предложил Недельский. – У меня есть дивная сливовая настойка.
Женщина опустила глаза и не произнесла ни слова.
– Восхищаюсь вами, – продолжал начальник СИЗО. – И досадую, что судьба нас свела при таких скверных обстоятельствах.
– Судьба? – вдруг спросила Веста. – Что вы знаете о судьбе…
