Дмитрий Герасимов - Сорок третий номер…
Штырь отстранился и посмотрел на собеседника с неудовольствием, к которому правда примешивалось любопытство.
– С чего ты взял?
Недельский запихнул булочку в рот и откинулся на спинку стула.
– Наш «сорок третий», похоже, много чего успел ей порассказать…
– Допустим… – Штырь достал из кармана носовой платок и вытер губы. – Но как ты собираешься ее использовать?
– Два пути, – Недельский оттопырил указательный и средний пальцы. – Первый: она делится с нами секретом неуязвимости. Второй: отправляется на остров сама. В противном случае – идет под суд за умышленное убийство. – Он оскалился. – А вы говорите: зачем притащил!
Прокурор поморщился.
– Ты лучше думай, как от смертника своего избавиться. Не будет нам покоя, пока он землю топчет! Он ведь уже в Куолисмаа. Пограничники обнаружили лодку.
– Знаю, – неохотно кивнул Недельский. – Ему удалось сбежать и от бдительных горожан, и от пикетов, и от патрулей.
– Похоже, не только от них, – язвительно вставил прокурор. – Как можно было прошляпить моторку на озере?
– Скорее всего, он заблудился и пошел другим маршрутом. Иначе бы мы его десять раз обнаружили.
– Скорее всего! – передразнил Штырь. – Если бы да кабы! Весь город обложили ищейками, а «сорок третий» опять как в воду канул!
– Нет, – покачал головой Недельский. – Вот именно к воде он больше близко не подойдет.
– А почему ты не хочешь использовать эту бабу как приманку для нашего смертника?
– По двум причинам, – начальник СИЗО опять оттопырил пальцы. – Во-первых, «сорок третий» понятия не имеет, что она у нас. А во-вторых… – Он не спеша допил кефир из стакана и заглянул внутрь, словно там крылась вторая причина. – А во-вторых, Николай Львович, я знаю, где появится наш подопечный в следующий раз.
– Интересно, – Штырь поджал губы. – Знаешь, но молчишь?
– Помните, что рассказал тот пацан из поселка? – Недельский прищурился. – Операция «Вепрь»!
– Ты что, издеваешься? – вскипел прокурор. – Ублюдок пудрил мальчишке мозги, а ты купился?
– Я не купился, – возразил начальник СИЗО, – а получил важную информацию.
– Про операцию «Вепрь»?
– Про нее.
Штырь скрипнул зубами.
– Я начинаю жалеть, что поставил на ответственную должность кретина, который еще в разведчиков не наигрался!
– За кретина потом извинитесь, – напомнил на будущее Недельский. – А пока я намерен использовать шанс, подаренный мне противником.
Штырь шумно поднялся из-за стола.
– Три дня тебе, Валера. Не справишься – потеряешь должность.
– И одного достаточно, – улыбнулся тот. – Доверьтесь мне. «Сорок третий» очень скоро будет здесь, в Петрозаводске. Я это чувствую.
Начальника центрального следственного изолятора чутье не подвело. Во втором часу ночи Голота прибыл в город. Черную «Волгу» с горкомовскими номерами беспрепятственно пропускали на всех пикетах и постах, она, не притормаживая, миновала два пункта пограничного контроля и зону въездного досмотра. А в Петрозаводске едва не случился казус. На улице Антикайнена с «Волгой» поравнялся мотоцикл Госавтоинспекции. Молодой лейтенант сделал знак водителю опустить стекло. Тот послушно покрутил ручку и замахал в окно:
– Привет, Леонид! Извини, спешу!
– Какими судьбами, Юра? – полюбопытствовал инспектор. – Ты без шефа?
– Да вот, – водитель кивнул в сторону притихшего Голоты, – журналиста привез.
– Из какой газеты? – не унимался лейтенант.
Юра пожал плечами. Ответ был за Андреем. Он наклонился вперед и вдруг крикнул запальчиво:
– Улица Антикайнена – ваш маршрут патрулирования?
– Мой, – растерянно подтвердил инспектор.
– Я делал репортаж с вашим начальником, – заявил Голота.
Лицо лейтенанта просветлело.
– Это который вышел в «Вечерке?»
Андрей важно откинулся на сиденье и не ответил.
– Ясно, – кивнул мотоциклист. – Успехов вам в вашем труде! – И поддал газу.
Машина свернула на проспект Ленина. Голота смотрел в окно на мелькающие огни и чувствовал, что сердце его сейчас разорвется от боли и тоски. В этом городе сколотым камнем прокатилась вся его короткая жизнь – странная, никчемная и никому не нужная. Здесь он страдал и причинял страдания другим, здесь, в стареньком кинотеатре, встретил единственную любовь – тоже, как и жизнь, странную и необъяснимую, здесь, наконец, произошла главная трагедия Андрея Голоты, которой он сейчас должен получить исчерпывающее объяснение.
На перекрестке с улицей Кирова «Волга» повернула налево. Теперь она ехала параллельно улице Дзержинского, по которой совсем недавно, такой же холодной ночью, другая «Волга» везла Константина Карловича Бабицкого.
Когда водитель миновал Левашовский бульвар, Голота тронул его за плечо:
– Останови здесь, Юра. Я приехал. Спасибо тебе…
«До Малой Слободской – рукой подать, пройдусь пешком, – решил Андрей. – Кроме того, водителю не обязательно знать мой конечный маршрут».
Он вынул из кармана красную бумажку с профилем Ильича[19] и положил на торпеду.
Юра вмиг стал пунцовым, как эта купюра.
– Ну что вы… Не нужно.
– Нужно, – отрезал Голота. – Ты бы сейчас отвез своего ловеласа домой и уже видел сны. А из-за меня будешь дома только под утро. – Он вышел из машины. – Прощай!
Ночная сырость лезла за воротник. Ветер норовил слизать шляпу с головы Андрея, и тот удерживал ее обеими руками, шагая по тротуару мимо потухших витрин магазинов, унылых киосков и прожорливых подворотен.
Его покачивало из стороны в сторону, как пьяного. Если не считать тревожного получасового забытья в машине, наступившая ночь была для него второй ночью без сна. Но Андрей крепился. Грядущая встреча делала его сильным и выносливым.
Повернув на Малую Слободскую, он остановился. Этим путем в тот роковой вечер он шел к дому Анны. Казалось, с тех пор прошла жизнь. А может, действительно, прошла. Больше нет Андрея Голоты. Он казнен выстрелом в затылок в мрачных, скорбных стенах следственного изолятора. Тетя Таня получила короткое извещение о приведении приговора в исполнение. И – свидетельство о смерти ее единственного и любимого Андрюши. Захоронение держится в тайне. Могилы нет. Ничего не осталось после него. О нем забыли, и никому неизвестно, что на свете появился новый Голота – затравленный дикий зверь, изнеможденный, но не сдавшийся, загнанный, но не пойманный.
И только теперь Андрей, кажется, начал постигать смысл странных слов, сказанных о его матери: «Смерть похитила ее неготовую». Ведь и о нем самом можно сказать то же самое! Эта новая, вторая жизнь, подаренная ему господином, должна послужить искуплением первой. Он обязан успеть сделать то, о чем и не помышлял раньше, чему не придавал значения, чего не понимал и даже стыдился. Мы ведь нередко стыдимся просить прощения в гордыне своей, и сами прощаем в той же гордыне – снисходительно и напоказ.
