Александр Варго - Дикий пляж
Чтобы быть до конца уверенным, он все-таки сравнил обнаруженный в море труп мужчины с фотографией, которую ему принесла жена пропавшего супруга. Последние сомнения развеялись – это был он.
Проклиная себя в душе (и почему именно он должен сообщать родственникам такие известия?!), он заехал к Середняковой, чтобы сказать ей скорбную весть. Побелевшая как мел женщина убито молчала. Савелий поспешно вышел, слыша за спиной сдавленный плач.
Но что вконец убило Савелия, так это указание его начальника вместе с Завьяловым вернуться в Соловки и произвести опросы местных жителей. На справедливое замечание Савелия, что уже десятый час вечера, тот нетерпеливо отмахнулся и сказал, что он долженостаться там. «Переночуешь у Завьялова, потом получишь отгул», – добавил начальник.
Всю ночь Савелий провел с участковым на тесной обшарпанной кухоньке с керосиновой лампой за внушительных размеров бутылью с мутным самогоном. Жена Завьялова уехала на вечернем автобусе в Новороссийск к матери, и мужчины остались одни. Закусывая огненный напиток шматами сала и хрустящими огурцами, Завьялов рассказал Савелию, что, в принципе, опрашивать-то в Соловках некого.
– Тут от силы человек двадцать живут. Все в город подались. Так что не дергайся, а давай наливай. Да не тряси ты рукой, больше прольешь… Мне ли тебя учить? Напишешь рапорт, что, мол, то да се, в ходе устных бесед установлено, что жители поселка интересующей информацией не располагают…
Когда уже совсем стемнело, Завьялов поскучнел и замолчал. Через некоторое время он, глядя на Савелия покрасневшими глазами, сказал:
– Я бы и сам сорвался отсюда. Только кому я нужен, проработавший всю жизнь участковым?
Некоторое время они молчали. Завьялов налил стакан самогона и убрал под стол опорожненную наполовину бутыль.
– Это на завтра, – пояснил он. – А то тебя начальство взгреет за выхлопы.
Они чокнулись, выпили.
– Эта Красная Щель… нехорошее место, – вдруг сказал Завьялов.
Савелий вопросительно посмотрел на него, тот продолжал:
– Однажды я возвращался с Тамани. Был уже вечер. Проезжая Красную Щель, я увидел свет в лесу. Это был не костер, не фонарь, не прожектор. Это были зеленые огни, какие-то размытые. Размером они были похожи… – он на секунду задумался. – На футбольные мячи. И они словно плавали среди ветвей… Потом я услышал вой… – Завьялов сгорбился и опасливо покосился в темное окно.
– Ну и что? Тут полно шакалов. А огни могли и показаться, – стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно, ответил Савелий, хотя у него по спине пробежал прохладный ручеек. Перед лицом замаячил страшный круг из змей и злобно каркающие вороны.
– Нет! – затряс головой участковый. – Я вырос в этих местах и уж знаю, как воют шакалы. Это было что-то другое. Другое… – Завьялов понизил голос. – Так кричит человек, которому очень больно. – Он вздохнул и отставил в сторону пустой стакан. – В ту ночь мне снились кошмары…
– Кошмары? Что за кошмары? – недоверчиво переспросил Савелий.
Завьяловкак-то странно взглянул на него и вдруг рассмеялся.
– Не помню, – просто ответил он. – Иди спать, оперуполномоченный! – Он хлопнул по плечу Савелия.
С утра Завьялов налил Савелию огуречного рассола. Умывшись, тот почувствовал себя свежее.
Теперь они ждали группу немедленного реагирования из Новороссийска, начальник ОВД Апрелевки тоже должен подъехать с минуты на минуту. Савелий потянулся и зевнул. Эх, окунуться бы сейчас в море!
Издалека донесся рокот двигателей, и через мгновенье на дороге показались милицейский «УАЗ» и «Газель». Номера у автомобилей были новороссийские.
Савелий встал, руки машинально одернули несуществующую форму.
Машины остановились, из них высыпали люди, кто в обычной милицейской форме, кто в камуфляжных костюмах. Вскоре подъехала еще одна машина – «шестерка» с синими полосами на боках и включенной мигалкой, и сразу за ней – «УАЗ», на поцарапанном боку которого гордо красовалось: «ОВД Апрелевского района».
Последняя запись в дневнике Ольги Соломатиной.Дата и время не указаны«Мама.
Сегодня во сне я видела маму. Она пришла за мной сюда и принесла сок. Холодный, вкусный яблочный сок. Одна сторона ее лица раздулась, череп треснул, и из него высовывалось что-то губчато-ноздреватое.
«Это наконец-то прорвало опухоль», – ласково улыбнулась мама, протягивая мне графин с соком.
Я закричала и проснулась.
Мне страшно.
Сегодня мы идем дальше. Какое число? Я не помню. Какое красивое сегодня море. Оно манит меня, покачивая на волнах белые барашки.
Ноги уже не чувствуют боли. На правой лопнула вена, из дырки что-то льется. Я успокаиваю себя, что это не может быть кровью. Это просто пот. Или грязь. Ха, а Дима что-то пробубнил про томатный сок. Я все время вижу перед собой его худую спину, покрытую глубокими царапинами. Точно такие же царапины были и у Дэна.
Дэн… Как давно это было…
Каждый шаг – целый подвиг, я забывала, как впадала в беспамятство. Позвоночник напоминал сосуд, который палач наполнил кипящим маслом, в лопатки будто вонзили тупые грабли.
Хочу пить. Вода закончилась.
Но мы дойдем. Мы…
Как это чудесно, прогулка на свежем воздухе. Кто-то зовет меня?
Мама…
Нет, это не мама… Это нежные маленькие ручки, такие крошечные пальчики… Тельце странно дряблое, а лицо… О боже!.. Прокаженный!..
…Любит ли кто тебя… О мой ангел…
Вернись и прими это… Это БОЖЕСТВО… А-а… А… Те…»
Побережье Черного моря.Соловки. 24 августа, 7:36Я изучал себя. Голова – так, немного кружится, но в целом неплохо. Лицо еще побаливает. Руки – как разлохматившиеся плетки. Спина… Сегодня утром в позвоночнике что-то щелкнуло, и безостановочная ноющая боль превратилась в разрывающиеся вспышки.
И смертельно уставшие ноги. Штанину с поврежденной в аварии ноги я срезал по колено.
Сколько осталось? Знает один бог. Или дьявол.
Я знаю, кто знает.
Эллиона. Пенумбра Фаргаде.
Неземное творение, ангел с оскаленным рогатым черепом… Какое красивое имя – Эллиона. Я назову этим именем свою дочь.
Покой и вечность. Это то, что мне нужно.
Ольга плетется рядом. Она потеряла где-то вторую кроссовку и осталась без обуви. Носки быстро изорвались в клочья, и на острой щебенке пестрели аккуратные следы, будто Оля случайно наступила в лужу красной краски.
– Это похоже на мед. Мед с дегтем, – ее сморщенное, обожженное солнцем лицо скривилось в усмешке.
– Что? – тяжело просипел я. В глотку словно плеснули кислотой, говорить сейчас – непозволительная роскошь.
– То есть. Все наши приключения. Как бочка дегтя. А внизу – мед. Мед – Соловки.
Я попытался издать нечто похожее на смех, но вместо этого из моего горла вырвался глухой хрип.
– Мед уже был. Мы просто открыли бочку не с той стороны.
Солнце было похоже на налившийся кровью умирающий глаз.
Ольга споткнулась, упала. Помогая ей подняться, я увидел, что почти все ногти на ее ногах сорваны о камни, но она не замечала этого.
Я прищурился:
– Мы оставлены на главное блюдо. Все, что было, было просто игрой. Главные действующие лица – МЫ. Ди и Вит играли в эпизодах. Так что все впереди…
Ольга как-то странно смотрит на меня.
Солнце греет все сильнее.
Вода. Снова хочется пить.
Некоторое время я шел в полудреме. Падал, разбивал колени в кровь, вяло чертыхался, поднимался, ковылял дальше, поднимал упавшую Ольгу, снова падал, и так до бесконечности…
В голове разрастался огненный шар.
Смерть… Она так желанна. Она будет освобождением для нас обоих.
Я затравленно оглянулся. Ольга ползла за мной на четвереньках, тихо смеясь. К кровоточащим язвам на ее спине слетались мухи и слепни.
Ножа нет. Можно размозжить ей голову камнем.
Зачем мы ушли от дерева? На нем были такие отличные веревки с петельками внизу. Нужно будет отдохнуть в Соловках и обязательно вернуться.
Там же, время 7:58– Дим…
– А? – очнулся я. Сколько прошло времени с последней стоянки? Час, день, год? Или вечность?
– А я ведь все знаю.
Я наконец повернул в ее сторону голову, почувствовав, как щелкнул позвонок.
– Что? Что ты знаешь?
Оля заплакала. Но мне не было жаль ее. В голове как заноза застряли ехидные слова: «А я ведь все знаю». Что она может знать?
– Зачем? – сквозь слезы спросила Оля. Скривившееся, грязное в разводах лицо, она была отвратительна и желанна одновременно. – Зачем ты это все делал? Неужели ты ничего не помнишь?
– Помню «что»? – помертвевшим голосом проскрипел я, понимая, что сейчас услышу что-то очень страшное.
