Александр Варго - Дикий пляж
В тот же день началось усиленная проработка участка турбазы.
К концу третьего дня вконец измотанные опера и фээсбэшники сделали вывод: в исследуемом районе признаков пребывания людей не обнаружено. Тем не менее Алферов приказал продолжить поиски в более широких масштабах.
Но Алферов уже догадывался, что ничего из того, о чем говорил ему в тот вечер молодой человек, они не найдут.
Как не нашли Инина. Как не нашли некоего Дениса Аверина, который якобы повесился. Как не нашли трупы его бывшей девушки – Миляевой Д.А, его друга – Сосновцева В.Р. Как не нашли дерева с виселицами.
Лес был пуст и хранил молчание.
Но не это терзало душу полковника. В конце разговора молодой человек неожиданно наклонился к Алферову и, дыша на него мертвечиной, сладко прошептал, чтобы полковник как-нибудь невзначай проверил карманы своей четырнадцатилетней дочери, его любимой единственной дочери Марины. Зеленский этого не слышал.
Слова странного юноши не выходили из его головы целый день, и ночью, когда вся его семья спала глубоким сном, он дрожащими руками взял курточку дочери и вытряхнул ее. На стол, звякнув, упал шприц и завернутая в кусок ваты игла. В кармане также были две ампулы с прозрачной жидкостью без названия. Пальцы разжались, куртка выпала из безвольно поникших рук.
«Как он мог знать это?!»
Он провел бессонную ночь и с утра приехал в управление.
– Товарищ полковник, все готово. – Савелий протягивал ему исписанный листок.
Алферов хмуро прочитал и кивнул:
– Все, свободен. Помни о нашем договоре. И позвони мне завтра, поговорим о твоей карьере.
Савелий, едва сдерживающийся, чтобы не закричать от радости, козырнул Алферову и выскочил за дверь.
(ОНА УЖЕ ДАВНО ЭТИМ ЗАНИМАЕТСЯ.)
Он вздохнул и достал из сейфа дело. Вчера приезжал генерал Зимин, располневший и обрюзгший за прошедшие три года. Он лично встретился с Алферовым.
«И помни, никакой утечки, – говорил он с одышкой. – Молодежь отдыхала рядом с Соловками, ни о какой турбазе они и слыхом не слыхали. Сопляки обкурились травы и утонули. Двое остались, сошли с ума… Инин пропал без вести, возможно, утонул, с Середняковым произошел несчастный случай. Все! А вопрос с турбазой буду решать я лично», – закончил генерал.
Только спустя некоторое время Алферов вспомнил, что Зимин в течение всего разговора ни разу не назвал Красную Щель ее истинным именем.
В кабинет зашел майор Зеленский. Он держал в руках ветхую рассыпающуюся тетрадь.
– Похоже, это дневник, товарищ полковник. Полагаю, по нему не составит труда установить личности туристов, – обратился он к Алферову. От тетради исходил резкий запах, она была сплошь покрыта разводами темно-бордового цвета.
– Выполняй, – сказал полковник. Он даже мельком не взглянул на дневник.
Зеленский потоптался.
– Да, вот тут еще… товарищ полковник… – Майор замялся. – Звонила мать Логинова. Ну, того водителя. Он вчера на радостях, что его выпустили, надрался и раскроил об сарай череп. Умер сегодня в пять утра, не приходя в сознание. – В голосе Зеленского звучали извиняющиеся нотки.
Полковник ничего не ответил. Он равнодушно смотрел в окно.
Марина. Наркотики.
Майор пожал плечами.
– Разрешите идти?
Алферов еле заметно кивнул.
«Сегодня же поговорю с ней», – с горечью думал он.
Мысль о найденных у дочери страшных предметах рыболовным крючком засела в его сознании.
«Может, стоит рассказать жене?» – отрешенно размышлял полковник и внезапно почувствовал абсолютное спокойствие.
Наступила сияющая ослепительной белизной тишина, он слышал только равномерный стук собственного сердца. Руки перестали дрожать, мозг обрел ясность. Полковник Алферов чувствовал себя как никогда хорошо.
О ЧЕМ МОЖНО ГОВОРИТЬ С ЭТОЙ НАРКОМАНСКОЙ Б…ДЬЮ? – прошептал едкий голос.
Струйка пота побежала у него по виску.
(ЕЕ НАДО НАКАЗАТЬ!)
Полковник встал и размеренным движением открыл сейф.
(ОНА УЖЕ ПРИШЛА ИЗ ШКОЛЫ.)
Засунув в кобуру именной «ПМ», Алферов твердой походкой вышел из кабинета, не закрыв дверь. Сотрудники управления провожали его недоуменными взглядами. Он не замечал, что его лицо расплылось в улыбке. В широкой улыбке, неестественной и злой.
Ворвавшийся сквозняк перелистнул несколько страниц дела о турбазе Красная Щель.
ЧАСТЬ III
Однажды я с отцом смотрел программу Жака-Ива Кусто, посвященную глубоководным рыбам. Они живут на огромных глубинах и никогда не видят солнечного света. Эти рыбы отличаются от своих собратьев формой тела, температурой и многими другими свойствами, которые позволяют им жить на фантастических глубинах и чувствовать себя при этом превосходно, в то время как любое другое живое существо, погруженное на эту глубину, будет немедленно раздавлено в лепешку сотнями тонн воды. Мне всегда было интересно знать, что чувствуют эти странные рыбы? Каково им? Вечный холод и темнота, лишь изредка промелькнет фосфоресцирующий силуэт такой же рыбы, и все. И как бы они себя чувствовали, узнав, что там, наверху, есть иной мир? Решилась хотя бы одна из них рискнуть и выплыть наружу, чтобы взглянуть на него?
В передаче было показано, как одну из таких рыбин вытащили рыбаки. Она не выдержала резкого перепада давления, и ее попросту разорвало, вывернуло наизнанку. Зрелище было не для слабонервных, и я запомнил эти кадры надолго.
Не знаю, что ощущала эта бедная рыба в последние минуты своей жизни, но когда я пришел в себя, то мои ощущения можно было сравнить с приведенным примером. По крайней мере, других аналогов я подобрать не мог. И первое, что я услышал в свой адрес, было всего одно слово, заставившее меня зажмуриться в надежде, что это сон: убийца.
Убийца.
Меня поразило не само обвинение, а холодная уверенность, с которой это было произнесено. И с этого дня начались допросы.
Вырванный из почти коматозного состояния (я пробыл без сознания порядка месяца), одуревший от смены обстановки, запахов и систематических допросов, я был похож на слепого щенка, которого оторвали от матери. Чего от меня хотят эти странные люди? Где я? И, пожалуй, самое главное: где Ольга? Где мой пушистый котенок?!
Постепенно я приходил в себя, и выводы были отнюдь не утешительными.
Первое – я все еще в Новороссийске. Если точнее – в психбольнице, из которой, как я понял, выпускать меня пока не торопятся. Второе – Ольга в Москве, за нее похлопотал отец, но, как я понял, она находится в аналогичном учреждении. Допрашивающие меня люди (то ли менты, то ли из органов госбезопасности) с усмешкой сказали, что ее отцу не терпится обсудить со мной кое-какие вопросы. Я так и не понял, что они имели в виду. И третье – наши «каникулы» в Красной Щели навели такой шухер, что на протяжении целой недели сообщения о них не сходили с первых полос газет и вообще были новостью номер один, выйдя даже на уровень международного масштаба. Однажды мне чудом попалась какая-то заметка о том, как один высокопоставленный милиционер (кстати, местный) расстрелял свою дочь, после чего забаррикадировался в квартире и держал осаду почти сутки. И представляете, это событие тоже связали с Красной Щелью!
Ладно, я отвлекся. Допросы продолжались с завидной регулярностью, но я, уже окончательно освоившись, решил выбрать единственно верную (на мой взгляд) тактику защиты. Убийца? Ладушки. Какие у вас, судари, доказательства?
И хотя моей многострадальной голове пришлось немало пережить, у меня все же хватило мозгов не рассказывать следователям правды. Зачем? Чтобы мне прописали двойную дозу лекарств и удлинили рукава рубашки? Благодарю покорно, мои вены и так вспухшие и уродливые, как дождевые черви.
Поэтому мои неизменные ответы на все вопросы были: «Не помню. Не видел. Забыл». Благо к словам у меня имелся весьма веский аргумент – пластинка в черепе. Очевидно, мои ответы приводили стражей правопорядка в бешенство, поскольку я, наверное, напоминал им Никулина в «Бриллиантовой руке»: «Споткнулся, упал, закрытый перелом. Очнулся – гипс». Они затребовали мою историю болезни, и их энтузиазм заметно сник, когда они узнали о перенесенных мною травмах.
(А собственно, что ты помнишь на самом деле?)
Ты помнишь?..
Тела моих друзей так и не нашли, вот почему менты зашли в тупик и так бесились. Дело оставалось открытым, а меня, для успокоения совести, пару раз возили на экспертизу. Как вы думаете, чем все закончилось? Ха-ха. Меня оба раза признали полностью вменяемым! Правда, нацарапали в конце заключения: «…страдает ретроградной амнезией». По-русски это – потеря памяти.
Вскоре меня перевели в другое отделение, почти все мои дырки залатаны. У меня оказались сломаны три ребра. Укушенная рука прошла сама собой. Нос вправили на место, но кривизна все равно заметна (кулаки у Вита что надо!). Хуже всего пришлось ноге. Кроме двух глубоких трещин в кости, у меня оказался серьезно поврежден мениск. В итоге врачи, посовещавшись, вынесли вердикт – остеохондропатия. А это – хромой на всю оставшуюся жизнь. Передвигаюсь я пока с палкой (хорошая такая, удобная палка), но это ничуть не смущает меня.
