Наталья Игнатова - Смена климата
Взять эту цену, однако, некому. Вампиры, умеющие пробуждать эмоции, возвращать к жизни то, что умерло и не может возродиться — редкость, еще большая, чем по-настоящему старые мертвецы. На всех не хватит, сколько ни заплати. Омар говорил, что способность эта доступна любому, кто наделен дайнами убеждения, нужно лишь не лениться, не останавливаться на самых началах владения дайнами, постичь их подлинную суть. Омар считал дайны убеждения самыми сильными и опасными из всех даров, что духи преподносят вампирам. Дайны принуждения, вроде бы родственные им, ограничены возрастом крови. Дайны убеждения дают безграничную власть.
Если научишься ими пользоваться.
Но даже в извращенной и противоестественной части мироздания, отведенной для нежити, существуют свои законы, свой механизм сохранения равновесия. И в соответствии с этим механизмом, дайны убеждения достаются самым несчастным и жалким из мертвецов, тем, кто находит удовлетворительным существование в качестве домашних любимцев, избалованных детей, игрушек для своих ратунов. Тем, кто ничего не ищет, ни к чему не стремится, и даже не помышляет о власти большей, чем есть у красивых женщин или дорогих вещей.
Лиэн Арса, старый, сумасшедший, скучающий ратун Занозы всего лишь захотел новую игрушку. Что-нибудь необычное, способное развлечь на какое-то время. А Заноза при жизни одевался в приличную одежду, не носил столько сережек и, наверняка, не подводил глаза. Без предупреждающей окраски он выглядел безобидно, и легко вообразить себе изумление старого мертвеца, получившего удар рапирой от мальчика из мейсенского фарфора.
Сразу не задалось? Да нет, как раз наоборот. Изумление могло быть первым чувством, испытанным беднягой за десятки лет, если не за столетия. Неудивительно, что Заноза получил афат тут же, не сходя с места.
А его ратун приобрел себе огненную рубашку. Оказался в невыносимых обстоятельствах, если переводить с поэтичного турецкого на скучный английский. Старый извращенец получил больше чем хотел, больше, чем мог вообразить. Даже теперь Заноза способен доверять и быть верным, даже теперь умеет любить. Не трудно представить, каким он был, когда достался Арсе. Доверие, преданность, любовь, душа, не изломанная сумасшествием, разум, не заблудившийся в лабиринтах парадоксов. Кто бы устоял перед такой драгоценностью, если и сейчас Занозе сложно не верить и еще сложнее — не любить его.
Вот Арса и не устоял. Только он-то знал, что драгоценность — не настоящая. И преданность, и любовь — всего лишь зависимость най от ратуна, инстинкт или что там у мертвых вместо инстинктов. Любить без взаимности — невеликое горе, а если оглянуться на мировую культуру, так и вообще никакое не горе, а сплошной источник вдохновения. Любить взаимно, но знать, что взаимность фальшива — вот это беда.
А где-то там, под блестящими гранями подделки, прятались подлинные чувства. Их и пытался добиться несчастный, проклятый старик. Заноза сказал, что ненавидит ратуна за то, как сильно любил его. Снова сам оформил в слова то, чего не мог понять, и снова не понял этого. Чем внимательнее он следил за Арсой, еще пытаясь быть хорошим, пытаясь угадать, что же нужно делать, чтобы заслужить любовь, тем сильнее становились его дайны. Это и стало постижением сути, о котором говорил Омар. Мастерством владения дайнами, отточенным в бою, смертоносной практикой, вместо мудрой теории. А ратун ненавидел Занозу тем сильнее, чем сильнее любил.
В этом у них была полная взаимность, только кому она такая нужна?
Получается, что даже такая — лучше, чем поддельная. Иначе зачем бы Арсе ломать своего най, послушного, любящего, да еще и наделенного редким талантом? Зачем, кроме как в попытках добраться до души, до настоящего чувства? Любого, но настоящего.
В конце концов, ему это удалось.
Наверняка, он по сей день сохранял способность чувствовать, и, наверняка, мечтал вернуть времена, когда был лишен эмоций.
* * *
За четыре месяца обитания в Алаатире, Хасан пришел к двум выводам: тийр не настоящий, а мексиканцы хуже цыган. Второе утверждение было спорным: нелюбовь к цыганам, являясь результатом воспитания, элементом культуры, частью менталитета, вросла в душу с рождения, а за девяносто четыре года жизни и посмертия не случилось ничего, что заставило бы изменить своим взглядам. У мексиканцев было меньше времени на формирование к себе дурного отношения. Они, однако, справлялись.
И все это было предубеждениями, если верить Занозе, который цыган нежно любил.
Они почему-то отвечали взаимностью.
А с другой стороны, кого Заноза не любил? И кто не отвечал ему тем же? У него, надо понимать, предубеждений не было. Только запредельная наглость, наркозависимость и взрывной характер.
Мизантропию, приобретенную за полсотни лет обитания в Рейвентире, здесь как рукой сняло. Заноза, который не мог хорошо относиться к людям, пока не использовал против них свои чары, в Алаатире изменился… Хасан сказал бы, до неузнаваемости, если б не уверенность в том, что как раз этот Заноза и есть настоящий. В Рейвентире он делал все, чтоб люди не любили его, потому что иначе у него не получалось не любить людей. А он нуждался в этом, в нелюбви к ним, не способный иначе смириться с их стремлением вести нескончаемые войны и нескончаемо убивать друг друга. Почему в Алаатире он позволил себе стать собой, оставалось пока неясным. Может, потому, что постоянно, еженощно, использовать или чары, или пули, или и то, и то разом, было его естественным состоянием, в отличие от лондонского добровольного отшельничества. А, может, дело в климате.
Не особо доискиваясь причин, Хасан счел, что удовлетворен результатом.
Что касается тийра, то от привычной власти тийрмастера здесь было лишь название. Хальк Алаа, имя которого носил тийр, правил лишь малой его частью, той, что была когда-то Лос-Анджелесом, и к которой постепенно прирастали многочисленные пригороды.
Каждый из пригородов, называвшихся среди вампиров миссиями, формально входя в Алаатир, управлялся, все же, собственным хозяином — прелатом. С Алаа прелаты даже не пытались договариваться. Считалось, что они не лезут во владения друг друга, на деле же конфликты и боевые столкновения случались мало не каждую ночь. И лишь то, что комесом у Халька Алаа был Этьен Лерой позволяло так называемому тийрмастеру сохранять власть хотя бы над своей территорией.
Поддержка фейри? Где угодно, только не здесь. Здесь властью была сила, количество дайнов и умение ими пользоваться.
А еще здесь не понимали слова «нейтралитет».
В «Турецкую крепость» вцепились все и сразу. Нельзя сказать, чтобы по эту сторону океана были наслышаны о Посредниках вообще или об Убийце Вампиров в частности, но сам факт появления в тийре двух упырей и тридцати Слуг вызвал ажиотаж. С такими силами Хасан мог бы попытаться захватить какую-нибудь из миссий в личное распоряжение, или оказать поддержку любому из прелатов, заинтересованных в расширении владений.
