Ли Майерс - BRONZA
– Нет, перестаньте! Что вы делаете? – выхватил у него Герхард свой френч, прижал к груди, капризно надул губы. Да, он пришел за «этим», но в своих романтических мечтах ему все виделось иначе. Теплая беседа, нежные объятия, горячие признания… А холодная насмешливость Генриха обидела его и даже напугала.
– В чем дело, мальчик? – услышал он такой же насмешливый вопрос и обиженно развернулся к двери.
– Я передумал! С вашего позволения, учитель, могу я идти?!
– Черта с два!
Сильные пальцы, смяв накрахмаленную манжету форменной рубашки, стиснули запястье. Герхарда крутанули так, что он оказался рядом с кроватью и совсем далеко от двери.
– Зачем тогда ты остался? Зачем ждал меня весь вечер на лестнице? Зачем пришел сюда? – спрашивал Генрих, стаскивая с кровати покрывало. Отшвырнул в сторону. – Я слышу, как колотится твое сердце! Разве ты хотел не этого, Герхард? Отдаться мне! С самой первой нашей встречи!
Белые шелковые простыни на ложе любви. Боже, как же он хотел отдаться ему на этих простынях. Но восприняв слова Генриха о том, что тот слышит стук его сердца (хотя оно и в самом деле выпрыгивало из груди) всего лишь за поэтическую метафору, упрямо мотал головой, отрицая очевидное.
– Маленький трус! Хочешь на всю жизнь остаться «принцессой Софи»? Какой же из тебя вырастет мужчина, если ты не можешь разобраться в собственных желаниях?
Взгляд учителя выражал презрение. Лицо Герхарда вспыхнуло.
– Я разобрался! – воскликнул он, гордо вздернув подбородок.
– Да-а? Тогда не заставляй меня применять силу! – с этими словами Генрих толкнул его на кровать.
Падая на спину, Герхард на мгновение испугался, что тот навалится следом… и все случится совсем не так… и он пожалеет… Но кажется, учитель никуда не торопился. Он закрывал дверь на ключ. Так и не успевший переодеться, во фраке, с бутоном розы в петлице, лайковых перчатках и белом кашне – он смотрелся вдвойне бесподобно в глазах влюбленного в него без памяти мальчишки.
Герхард приподнялся на локтях. Щеки его пылали. Немного пугаясь того, что должно произойти, и вместе с тем с трепетом ожидая этого, он не сводил с Генриха зачарованного взгляда. А тот раздевался. Медленно. Роняя одежду на пол. Каждым своим жестом, каждым своим движением соблазняя его. И сердце стучало, как ненормальное.
– Тебе… нужно особое приглашение? – услышал он недовольство в его голосе и бросился расстегивать пуговицы на рубашке. О да, он тоже хотел раздеться перед ним так же волнующе и чувственно, как Генрих сейчас раздевался для него. Но от волнения только суетился, все больше запутываясь в одежде, и уже почти плакал, мысленно проклиная свою неуклюжесть.
– Ты такой неловкий… Дрожишь весь… Это твой первый раз? – спросил Генрих, присаживаясь рядом с ним на кровать.
Он смог лишь кивнуть в ответ.
– Тогда не спеши… – Генрих удержал его дрожащие руки в своих прохладных ладонях. – Я буду учить тебя… – прошептал он ему на ухо.
Стало стыдно и так сладко от этого бархатного шепота, обещающего так много. Теплое дыхание у щеки. Горьковатый запах одеколона, коньяка и табака. Запах взрослого мужчины. Аромат желанного. В груди вдруг жалобно екнуло, а слезы сами побежали по лицу.
– Я люблю вас! Я не смогу жить без тебя! – бросился Герхард в его объятия.
– Что же ты ревешь… тогда, глупый?
Требовательные губы божества коснулись его еще нецелованных губ. В этот момент, за любовь Генриха, он продал душу дьяволу, пожелав, чтобы возлюбленный принадлежал только ему. И, видимо, дьявол исполнил его желание. Потому что все рождественские каникулы Генрих принадлежал только ему одному…19 глава
Он привез его в имение, представив родителям как своего старшего друга. Баронесса, женщина и без того довольно впечатлительная, была мгновенно очарована гостем. Но даже отец, всегда эмоционально сдержанный, излишней предупредительностью старался выразить Генриху свою признательность за дружбу с их сыном. Герхард был единственным наследником барона Эгерна: вдовец, женатый на его матери вторым браком, отец был уже немолод. Старшая дочь и сводная сестра Герхарда давно имела свою семью.
Днем они немного покатались на лыжах по заснеженному парку. От верховых прогулок пришлось отказаться. Выяснилось, что Генрих не любит лошадей. Впрочем, те тоже почему-то боялись его. Испуганно всхрапывая, косились на него влажным глазом и пятились назад.
К вечеру пошел сильный снегопад, и поездку в Берлин пришлось отложить. Заметив, что изучавший коллекцию отцовских ружей Генрих заскучал, он предложил ему небольшой мастер-класс по фехтованию. Желая показать или, вернее, похвастаться своим мастерством. Уверенный в себе, ведь отец с шести лет учил Герхарда фехтовать. Да и в школе, в поединках на эспадронах, он был в десятке лучших.
Увидев его в белом колете, набитом войлоком, в защитной маске, с рапирой в руке, Генрих презрительно рассмеялся.
– Сними с себя эти тряпки! – потребовал он. Снял со стены, из коллекции отца, шпагу – настоящую испанскую бретту – и внимательно осмотрел толедский клинок. – Зачем вообще заниматься этим… если знаешь, что не можешь убить? – спросил он, бросая ему оружие.
Бретта оказалась намного тяжелее рапиры, зато гард полностью закрывал кисть руки. Себе Генрих выбрал изящный, в темной патине гравировки, клинок итальянца Луиджи Чинни.
– Деремся до первой крови! – выставил он условие. – И не смей поддаваться мне, мальчишка! Убью!
«En-garde» взвизгнули, скрестившись, шпаги. Звон стали, «ассо», похожий на танец. Выпад, батман, еще батман, обманный ангаже, боковая фланконада, по-змеиному неуловимое мулине и «touchée» – клинок работы Чинни уперся ему в горло, выпустив капельку крови. Но и ему было чем гордиться. Его шпага успела чиркнуть Генриха по руке, оставив на рукаве белой рубашки тонкий алый росчерк.
О, какой потрясающий азарт испытал он тогда, безрассудно рискуя своей жизнью! Какое дикое возбуждение от проснувшегося вдруг в нем хмельного желания убивать! Что после, в душе, смывая с себя пот состоявшегося поединка, исторг крик наслаждения прежде, чем Генрих успел овладеть им. И получил за это пощечину. Первый преподанный ему урок, чтобы уже никогда не забывать, что его божество не терпит, когда что-то идет не так, как хочет оно…
После ужина баронесса деликатно оставила своих мужчин и гостя одних, заметив, что те собрались возле камина в узком кругу. А он слегка дулся на отца, полностью завладевшего вниманием Генриха.
Речь зашла об охоте, и уж тут барон Эгерн сел на своего любимого конька. Охота была единственной и пламенной страстью отца. Еще он держал великолепную свору легавых. Коллекционировал старинное оружие и мог гордиться своим винным погребом. Хотя сам предпочитал только коньяк, пунктуально, каждый вечер, одну рюмку перед сном.
