Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария

Она виновато смотрит в ответ и робко улыбается.

Ещё совсем недавно я и мечтать не смела увидеть её такой. Чтобы великая Ира Фетисова сидела у моей постели да ещё и явно готовилась извиняться – о-о-о!

Сейчас мне всё равно. Настолько, что я закрываю глаза и прошу:

- Уйди.

- Оля? – Её голос вздрагивает. – Я… хотела…

Да пошла ты, думаю я, стискивая зубы. Не хочу ни видеть тебя, ни слышать.

- Оль, - продолжает Ира. – Спасибо! Если бы не ты, я бы, наверное, умерла. За ним. Следом.

Я всё-таки смотрю на неё – может, смеётся? Ни один мальчик не стоит жизни, в самом деле!

А ещё я понимаю, что совершенно не хочу её благодарности. Я не для того всё это делала, чтобы она меня благодарила.

- Уйди, пожалуйста.

Ира становится похожей на побитого щенка, но больше ничего не говорит. Я смотрю, как она уходит, и не чувствую ничего. Совсем.

Нет, погодите-ка, что-то я забыла…

- Ир, постой, - я приподнимаюсь на кровати. Голова кружится безумно.

Ира замирает у двери.

- Там, на алтаре – кукла. Возьми и носи с собой, ладно? Это защитный амулет, я не уверена, что прямо от всего спасёт, но вдруг пригодится?

Ира странно смотрит на меня, но куклу берёт. В её руках вольт смотрится до безумия несуразно. Эта дисгармоничность неожиданно сильно режет мне глаза. Сошью нормальную, красивую куклу – чтобы не стыдно было в руки взять. А то эта как-то… не получилась. Ну, первый блин всегда комом.

- Оль, а можно… Для Миши такую же? – спрашивает вдруг Ира.

Я пожимаю плечами.

- Конечно.

- Спасибо, - Ира неловко улыбается и исчезает за дверью.

А я чувствую, что победила. И ещё, что совершенно этому не рада, хотя должна бы. Я же мечтала, что когда-нибудь заставлю её бояться так же, как боялась я.

Но мечты мечтами, а в реальности я зеваю и сползаю по подушке обратно под одеяло, к кошке.

Да ну к чёрту эту Иру. Не нужна она мне – ни благодарящая, ни униженная, никакая. Я победила – вау, круто, проехали.

Пойду, правда, куклу сошью. Голова тяжёлая, алгебра меня сейчас наверняка убьёт, спать уже не хочется, а вечно гладить Жужу – это конечно, замечательно, но скучновато.

 Корзинку с рукоделием мне принёс ещё Анатолий Николаевич – вместе с другими вещами для ритуалов. Первого и последнего своего вольта я делала абы как – колдовству плевать, как кукла выглядит, лишь бы была набита нужными вещами, например, моими волосами.

Сейчас я сижу под одеялом по-турецки и мастерю русскую красавицу – с ладонь  величиной, в красном вышитом платье, с золотистыми (обязательно) волосами и в кокошнике. Чем-то она и правда похожа на Иру, ну да ладо – ей же и отдам.

Рукоделию меня учила бабушка. Строго учила, я бы даже сказала, жестоко – впрочем, моя бабушка отличалась крутым нравом. Настолько крутым, что я до сих пор вздрагиваю, когда её вспоминаю. Зато я умею шить, кроить одежду, вышивать крестиком и гладью, вязать спицами и немного крючком.

До того, как в моей жизни появилась математика, именно шитьё спасало меня от этого мира. Кусок ткани, нитки и иголка – особая форма медитации, чтобы занять руки и опустошить голову. Потому что я совершенно не хочу вспоминать о крови и о нашей сделке с Бароном. Абсолютно.

Так меня находит Антон – в комнату он заглядывает без стука, словно к себе домой… А, впрочем, что это я? Это и есть его дом.

***

Антон

Оля сидит на кровати, обложившись кусками ткани, нитками, игольницей и Жужей, и что-то шьёт. Это настолько мирная картина моментально выбивает меня из колеи.

В моей семье никто не рукодельничает. Мать считает это пустой тратой времени. Я знаю, что она умеет вышивать, даже видел пару её картин, в том числе и герб её семьи. Но на самом деле она их ненавидит – каждый стежок. Бабушка по папиной линии… ну, она просто не успевает. У неё полно дел – светская львица вечно в заботах. Папа способен пришить пуговицу – чему учил и меня, и Иру. Ира… Ну, иголки вредят маникюру.

В общем, на моей памяти я чуть ли не впервые вижу, как шьют.

И лицо у Оли при этом такое, словно она медитирует и уже приближается к нирване.

Красивая – да к чёрту. Я вдруг понимаю, что заметил бы её любой. Что-то правда изменилось во мне вчера, и я знаю – виновата не магия. Магию я чувствую, и она всегда одинакова – как приказ, от которого я стараюсь отмахиваться. Это же… это выше, глубже… не знаю.

Я просто вдруг понимаю, что вот эта девушка должна быть моей. Я хочу о ней заботиться. Хочу, чтобы она была рядом.

Она нужна мне.

Ещё я понимаю, что она слишком хороша для меня. Это заставляет коленки дрожать, а мысли блуждать где-то… Где-то там, вне моей головы.

И поэтому я просто стою и смотрю на неё, забыв про поднос с обедом.

Оля откладывает шитьё и спокойно смотрит на меня. Её страха я не чувствую вовсе, только лёгкое возбуждение – не пойму, моё или её?

Да что же это? Я никогда не робел перед девчонкой и перед этой, кстати, тоже. Ну же, Антон, немедленно возьми себя в руки!

Вот это и изменилось – я просто не могу теперь смотреть на Олю как раньше, словно она милый эльф, испуганный зайчонок – почесать его за ушком и выдать конфетку.

Теперь я хочу ей нравиться.

- Привет, - голос чуть дрожит, но она же не заметит, верно? – Как ты себя чувствуешь?

Я наконец-то вспоминаю про поднос (стою с ним, как дурак) и ставлю его на журнальный столик.

- Ты же и так знаешь, как. – Оля зевает, прикрывшись ладошкой. Смотрит умиротворённо. – Я для тебя открытая книга.

Если бы.

- Ты не обедала, я принёс… - Я толкаю к ней журнальный столик.

Оля равнодушно смотрит на тарелки и кружки.

- Спасибо, не хочу.

- Надо, Оль. Ты сутки проспала, надо поесть. Вот, смотри, наша повариха отлично готовит бешамель, закачаешься… - Я расписываю ей все блюда от мадам Жиронды. Мама прихватила и её с собой из Франции, как Адель. Папа не то чтобы бы не был против… Думаю, его не спросили. Он пытался научить мадам делать борщ и жарить картошку с грибами, но получил в ответ неприличное “merde”[1] и с тех пор жарил себе грибочки сам. Собирал и жарил – папин вклад в семейную жизнь. Точнее, жертва. Ну и рестораны русской кухни никто не отменял, конечно, так что жертва не слишком большая.

В общем, я вырос на французской кухне, изысканной по самое не хочу. Борщ у нас в  семье деликатес, ага.

Оля со вздохом пробует жульен, съедает пару ложек. Потом тянется к буйябесу[2]. Я слежу и думаю, что пару ложек тут, пару – там, вот и полноценный обед получится. Ей же нужно поесть. Я вот две тарелки рататуя[3] навернул, и только тогда голод ушёл.

- А ты умеешь готовить борщ? – вдруг вырывается у меня. Чёрт, сейчас решит, что я её к кухне припахать решил. Она же всё с ног на голову переворачивает, я в этом уже убедился. Чёрт, чёрт, чёрт!

Оля удивлённо смотрит на меня.

- Ага. И пельмешки лепить могу. А что?

Я удивлённо смотрю в ответ:

- Пельмени? Зачем, их же купить можно.

- Да ну, покупные – не то. Неужели ты домашние не пробовал? Не с чем сравнить?

Ну… Папа пельмени готовить не умеет, а ресторанные, наверное, тоже не то.

- У нас французская кухня, - объясняю я. – Домашние произвели бы тут фурор.

- Дикие вы, - смеётся Оля, и меня всё сильнее удивляет её спокойствие. Куда делся вечный страх?

Впрочем, после того, что вчера было, бояться меня просто преступление. Или это последствие магии?

- Где ты поранил руку? – словно между делом спрашивает Оля, вытирая губы салфеткой.

Я смотрю на полные тарелки.

- Ты точно больше не хочешь? Могу суши заказать или пиццу…

Оля слабо улыбается.

- Спасибо, не надо. Так откуда это? – Она кивает на моё забинтованное запястье. – Я не помню, чтобы тебя вчера ранили.

- Ну… - Оля смотрит, и я понимаю, что не хочу ей врать. – Это ты. Тебе стало плохо и ты… пила мою кровь.

Оля моргает.

- Что, как вампир?

- Вроде того.

Потом Оля кивает, а я с тревогой смотрю на неё.