Смертный бессмертный - Шелли Мэри
Однако стоило ему трезво задуматься о своем положении – приходилось признать, что оно внушает жалость и боль; пожалуй, именно родной город был единственным в мире местом, где его высокие стремления едва ли могли осуществиться. Здесь правили Толомеи. Они успешно вели войны и обогатили горожан военной добычей. Их обожали; и, чтобы им польстить, городская чернь готова была сквернить и втаптывать в грязь имя Манчини. У Лоренцо не было в этих стенах ни единого друга; проходя по улицам, он слышал за спиною шепот ненависти – а враги его тем временем восседали на вершине власти и почестей; и все же так странно устроено человеческое сердце, что он по-прежнему любил Сиену, и свое бедное и мрачное жилище в ее стенах не променял бы и на высокую должность при дворе германского императора. Такое место, благодаря отцовскому воспитанию и естественным человеческим предрассудкам, заняла в его воображении Сиена, что бедность и неизвестность здесь казались ему более благородным жребием, чем величие в любом ином краю.
Вновь завоевать дружбу горожан и смирить своих врагов – эта мечта поддерживала Лоренцо и освещала его безрадостное существование. Всего себя он посвятил этой задаче и не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Дом Толомеи возглавлял в то время молодой человек, всего на год или два старше его самого: с ним-то, если представится случай, Лоренцо и надеялся помериться силами. Казалось, по милости своей Провидение послало ему почти равного противника; а пока не настало время им схлестнуться, Лоренцо решил все силы положить на то, чтобы получше подготовиться к грядущей схватке. Граф Фабиан деи Толомеи пользовался репутацией талантливого, многообещающего юноши, и Лоренцо радостно предвкушал встречу с достойным противником. Он упражнялся в искусстве владеть оружием и от корки до корки изучил те несколько книг, что попали ему в руки. В дни праздников и народных собраний он появлялся на рыночной площади в скромном наряде, однако высокий рост, полная достоинства осанка, задумчивое выражение благородного лица привлекали к нему внимание прохожих; хотя таково было предубеждение против его имени и таково желание польстить партии-победительнице, что вслед ему летели насмешки и проклятия. Он держался с достоинством – его упрекали в спесивости; разговаривал обходительно и учтиво – обвиняли в угодливости; высказывал возвышенные взгляды – видели в этом крамолу; и все сходились на том, что счастлив будет день, когда Лоренцо Манчини прекратит пятнать солнечный свет своей тенью. Тот лишь улыбался в ответ, не позволяя себе негодовать или даже замечать пустые оскорбления толпы, которая, чуть счастье ему улыбнется, на следующий же день начнет приветствовать нового героя, бросая шапки в воздух. Только завидя врагов более высокого звания, он выпрямлялся во весь рост, хмурился и отвечал на их презрительные взгляды своими, полными гнева и ненависти.
Но хоть сам Лоренцо был готов противостоять оскорблениям сограждан и все их усмешки и злые слова встречал невозмутимо – свою сестру он тщательно оберегал от подобных сцен. Каждое утро в сопровождении брата и под плотной вуалью она ходила к мессе в небольшую, никому не известную церковь. А когда в праздничные дни на главных улицах города толпились кавалеры и дамы в роскошных нарядах, когда и простолюдины, надев лучшее свое платье, высыпали на площадь – брат и сестра не смешивались с толпой, но оставались вдвоем в каком-нибудь уединенном тенистом уголке. В жизни Флоры не было никого, кроме брата – под его присмотром она росла с младенчества; а когда он ухаживал за больным Уго, то и ей стал отцом, братом, наставником, стражем – всем на свете; ни одна самая нежная мать не баловала свое дитя, как он Флору; однако к его поведению с нею примешивалось и нечто особенное, связанное с разницей полов. Лоренцо был не только добр и заботлив; он обращался с Флорой, как с высокородной дамой.
Одевалась она просто – но так, как, по его словам, не постыдилась бы одеться любая дама; вышивала так, что ее рукоделию позавидовала бы и княгиня; и когда, следуя наставлениям брата, училась быть сдержанной, не привлекать к себе внимания и не сидеть в праздности, вместе с тем узнавала, что эти добродетели свойственны ее полу, так что мысль о бедности или зависимости даже не приходила ей в голову. Будь Лоренцо единственным известным ей человеком, Флора могла бы почитать себя среди цариц и княгинь земных; однако, имея дело с посторонними, постепенно поняла свое истинное положение – и вместе с тем научилась понимать и ценить несравненную доброту и тонкость чувств брата.
Прошло два года; брат и сестра, в бедности, никому не известные, хранили свою честь, лелеяли взаимную любовь и питали надежды на будущее. Одна мысль порой тревожила Лоренцо – мысль о судьбе Флоры, прелесть коей еще в отрочестве обещала замечательную красоту. Ради нее он стремился скорее двинуться по избранному пути и наконец решил не откладывать долее попытки возродить в Сиене свою партию и уже не избегать, а искать схватки с молодым графом Фабианом, на поражении коего надеялся возвести собственный успех – графом Фабианом, любимым горожанами, примером для молодых кавалеров, изобилующим достоинствами, столь украшенным галантностью, остроумием, непринужденной веселостью и обаянием, что, казалось, на пьедестал всеми обожаемого идола возвело его не только право рождения, но и закон природы.
В день городского праздника Лоренцо впервые заявил о себе, как о сопернике Фабиану. Граф его не знал, и во всей красе богатого наряда и блистающей упряжи, с покровительственной улыбкой смотрел на бедно одетого юношу верхом на плохонькой лошади, желающего состязаться с ним на скачках. Однако, прежде чем вызов был принят, кто-то прошептал Фабиану имя его противника; вся горечь раздоров меж двумя семьями всколыхнулась в сердце юного графа, его охватил дух мщения, которому в те времена учили, как Закону Божьему; он развернул коня и, грубо оттеснив соперника, приказал ему немедленно убраться с дороги и не оскорблять взоры горожан ненавистным присутствием Манчини. Лоренцо отвечал равным оскорблением, и Фабиан, охваченный неудержимым гневом, приказал своим сторонникам схватить наглеца и с позором вытолкать с поля. Целый отряд двинулся на ненавистного изгнанника; но, будь врагов и втрое больше, гордый дух Лоренцо не задрожал бы перед ними. Один пал, второй был ранен прежде, чем Лоренцо разоружили и пленили; однако и храбрость его не вызвала восхищения у предубежденных врагов; его бранили, называли злодеем, с торжеством потащили в темницу – и громко требовали покарать смертью.
Вдали от схватки и кровопролития, в бедной, но тихой комнатке в отдаленной и малопосещаемой части города сидела Флора, занятая вышиванием; за работой она размышляла о планах брата и мысленно желала ему успеха. Текли часы, но Лоренцо не возвращался; уже и день клонился к вечеру, а его все не было. Живое воображение Флоры изобрело уже тысячу причин, по которым он мог задержаться. Что, если доблесть ее брата пробудила прежний жар в былых сторонниках Манчини? Да, должно быть, сейчас он пирует среди них и тем закладывает первый камень в фундамент восстановления их дома!.. Но вдруг на лестнице послышались торопливые шаги, и сразу несколько женских голосов, взволнованно зовущих Флору, заставили ее встать и отворить дверь; вбежали соседки – на лицах ужас – речи льются бурным потоком – не в силах выразить все свои чувства словами, они усердно помогали себе жестами; не сразу и не без труда, но Флора сумела понять, что брат схвачен и брошен в темницу – он замарал руки кровью, и за это преступление народ требует его казни. Флора побледнела, как мрамор. Юное сердце наполнилось невыразимым ужасом; она не могла даже ясно осознать, чего боится – сама неизвестность была страшнее любых известных бед. Лоренцо в тюрьме – брошен туда графом Фабианом – Лоренцо умрет! На мгновение ужас сковал ее; но, стряхнув с себя оцепенение, она вскочила, не говоря ни слова, не отвечая на вопросы и восклицания соседок, пронеслась мимо них, сбежала по высокой лестнице на улицу, а затем двинулась быстрым шагом туда, где располагалась городская тюрьма. Флора знала место, до которого хотела добраться, однако ей так редко случалось выходить из дома, что скоро она заплутала в лабиринте улиц, сбилась с пути и пошла дальше наугад. Наконец, задыхаясь от быстрой ходьбы, она остановилась перед входом в какой-то огромный дворец. Поблизости никого не было; сумерки итальянского вечера быстро угасали и сменялись полной темнотой. В этот миг улицу осветил яркий блеск факелов – впереди показались верховые; они ехали, разговаривая и весело смеясь. Флора услышала, как один называет другого графом Фабианом; невольно она отпрянула, охваченная инстинктивной ненавистью, но в следующий миг бросилась вперед, прямо под копыта его коня, с криком:
