Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария

Нет ровно никаких причин обращать на неё внимание. По математике можно и нужно нанять репетитора, её домашние задания я и так получу. Меня она явно боится. С ней будет куда сложнее, чем с любой из Иркиных подруг. Она даже поцеловать себя дай бог через полгода даст. И наследство отца этому эльфу, похоже, не грозит.

Но я стою, как идиот, на крыльце и смотрю, где зажжётся свет. Загораются сразу три окна, я отмечаю все, примерно представляю расположение комнат, и позже, в машине, записываю. Если что завтра буду стучаться во все три комнаты.

Водитель, дядя Миша (Михаилом Александровичем его язык не поворачивается называть) удивлённо наблюдает за мной – обычно, когда он забирает меня одного, без Ирки, я развлекаю его рассказами. Но теперь мне есть, о чём подумать.

Позвонить маминому стилисту – это первое…

***

- Пять платьев? - удивлённо повторяет Ирка. - “S”-ки, пять, цвета металлик?

- Или холодный голубой, - добавляю я. – Можно ещё электрик. И про туфли не забудь, под цвет платья, где-то тридцать шестой размер.

Ира смотрит на меня, как на сумасшедшего. Почти полночь, мы стоим во дворе французского посольства, вотчины дяди Фредерика, в накинутых поверх праздничных костюмов пальто и ждём, пока дядя установит ракеты для фейерверков. Мать (конечно, приехала идеально вовремя, кто бы сомневался – у неё всё всегда продумано) ходит следом за ним и что-то тихо говорит по-французски. Наверное, отчитывает за то, что дядя притащил на праздник любовницу – та кутается в норковую шубку шагах в десяти от нас.

- Пять платьев, - снова говорит Ирка. - Антон, ты что, напился?

И встаёт на цыпочки, принюхивается.

- Ира, я не шучу. Мне нужна твоя помощь.

Сестра отходит на шаг, изумлённо смотрит на меня.

- Ты первый раз так ответственно подходишь к партнёрше по балу. И кто она?

Дядя закончил устанавливать ракеты и теперь проверяет, чтобы они были расположены точно по цветам французского флага: синий, белый, красный. Вертикальные полосы.

- Оля Алиева.

- Кто? - ахает сестра. - Эта мышь серая? Эта з-з-заика? Тоха, ты шутишь?

Я хватаю её за плечо, осторожно встряхиваю.

- Прекрати. Немедленно. И я не шучу.

- Но… Серьёзно? Нелюбимая дочка Алиева? Тоха, ты что, лучше никого не нашёл? Она же…

- Я сказал: прекрати.

Ирка замолкает – я и сам удивляюсь, как странно, по-чужому прозвучал сейчас мой голос. Но слышать ничего, даже правду – она действительно жалкая, эта мышка Оля – я не хочу.

Пару минут мы молчим и слушаем сердитый шёпот матери да весёлые ответы дяди – они сливаются в одно тихое журчание, когда ракеты, шипя, загораются.

- Она тебе правда нравится, - тихо говорит, наконец, Ирка. - С ума сойти! Тебе же никогда… Никто… Зуб даю, ты и не знал о её существовании до сегодняшнего дня! Что она такого сделала? Отдалась тебе на парте в кабинете математики, когда все ушли? И оказалась слишком хороша? Ну надо же! Ну серая мышь!..

- Ира! - Мне впервые хочется ударить сестру. Она и раньше не знала, когда вовремя остановиться, но сейчас странным образом переходит границу.

- Что? Ну так же не бывает! Знать-не знал, и пожалуйста! Золушку из неё сделаешь? А ты типа добрая фея и принц в одном лице?

“Девушек бить нельзя”, - в унисон звучит в голове папин голос. Как же заставить сестру заткнуться? Я не могу это слушать!

- Ира…

Ракеты с оглушительным грохотом дают залп, заставляя и нас, и мать с дядей умолкнуть. Тонко взвизгивает дядина любовница, в чёрном небе расцветает французский флаг, сначала маленький, потом всё больше и больше, рассыпается на светящиеся цветы, а те падают на землю яркими звёздами.

И, не успевают они погаснуть, новые ракеты дают залп.

- С Рождеством! - весело кричит дядя по-французски.

Мать качает головой, но тоже улыбается (как и я, фальшиво) и поддакивает.

- С Рождеством, - эхом отзываемся мы с Ирой.

В тепле гостиной нас ждёт ещё “Рождественское полено”[2] и мороженое. Любовница поглядывает на меня и поёт что-то рождественское.

Ира тоже смотрит на меня – с упрямством и замешательством, её ярко-алые от праздничной помады губы открываются, но слов я уже почему-то не слышу.

Воздух неожиданно исчезает.

Я рву на себе ворот пальто, а за ним и рубашки. Кажется, на снег падают пуговицы.

Нечем дышать!

Меня пронзает дикая паника, и я падаю на колени в снег, как подкошенный. Мороз запускает когти, рвёт мне сердце. Что со мной?!

Я лежу на снегу, раздирая себе горло и силясь вдохнуть, а в ушах бухают барабаны. И когда натянутая, точно струна, боль в груди рвётся, а я быстро проваливаюсь в темноту, то уже знаю, что не проснусь.

…И всё-таки мой последний день оказался не так уж плох, а?

[1] Имеется в виду княгиня Ольга, регент в Киевской Руси с 945 по 960-е годы.

[2] «Буш до ноэль», рулет из шоколадного бисквита, традиционное рождественское блюдо во Франции.

Глава 2

Оля

Я снова чуть всё не пропускаю – школьная жизнь часто проходит мимо меня. Сообщения в чате, болтовня соседей в общаге, бурные обсуждения за завтраком, даже объявления завуча, - обычно я слишком занята книгами по алгебре. Или физике. Сегодня это «Теория всего» Стивена Хокинга, и уж конечно школьным новостям сложно сквозь неё пробиться. Я живу в комнате одна (безумное везение), завтракаю в столовой тоже одна и одна хожу от корпуса к корпусу и по коридорам, уткнувшись в книгу, потому что она намного интереснее жизни вокруг. Конечно, я всегда всё узнаю последняя.

И сегодня я прихожу в себя в пустом классе под объявление по громкой связи от завуча – собраться в актовом зале. Последний раз то же самое было, когда погиб семиклассник. Сейчас тоже кто-то умер?

В актовом зале я забиваюсь в угол – оттуда плохо видно сцену, зато и меня тоже. Чем незаметнее, тем безопаснее.

Снова в Хокинга уткнуться я не успеваю: шепотки (любопытно, обычно до выступления завуча здесь голос никто не понижает) повторяет одно имя: Антон Фетисов. Много, много раз. Сначала я пугаюсь: узнали о том, что этот… петух пригласил меня на бал? Не дай бог! Я ищу глазами Фетисовых в первом ряду, но странно: ни брата, ни сестры нет. Их обычно издалека видно, и школу они пропускают редко. Что-то случилось? Хорошо вчера католическое Рождество отпраздновали?

Пока ищу, взглядом задеваю портрет с чёрной лентой над сценой. Значит, опять кто-то умер. Хорошо хоть этого я во сне не видела, а то после гибели Миши Чиханова (к моему стыду, я лишь на панихиде узнала его имя), я себе вообразила, что как-то и правда видела его смерть, настоящую. Глупости, конечно, но было страшно.

Место рядом со мной освобождается, я двигаюсь, чтобы лучше видеть сцену. Наверное, снова погиб кто-то из стипендиатов. Кто же сунется к «золотой молодёжи»? Это мы, нищеброды, лёгкая добыча для маньяков. Нас-то с учёбы не забирают личные водители, поди, ещё и с охраной. Господи, только бы не кто-то, кого я знаю… Только бы не…

С портрета улыбается Антон Фетисов. Всё та же очаровательная, солнечная улыбка, хоть и тусклее, чем в жизни – портретные фотографии с чёрной лентой всегда тусклее и печальнее обычных, даже если люди на них смеются. С Антоном так же – это бледная копия его, живого, высокомерного «золотого мальчика», уверенного, что мир существует для его удовольствия. И всё обязательно будет так, как он хочет.

Похоже, уже не будет. Оставшееся до речи завуча время я сижу, как пришибленная, глядя на портрет, и не пойму, что чувствую. Изумление – да, но оно быстро проходит. Все мы смертны, я привыкла к этой мысли ещё в пять лет, когда мама умерла. Смятение? Да, пожалуй. Ещё вчера он был жив и пугал меня. Ещё этим утром я надеялась, что он забыл свою блажь с балом и оставит меня в покое. Или вовсе пошутил.

И вдруг – портрет с чёрной лентой?

Потом включается микрофон, и завуч начинает говорить. Машинально я сравниваю эту речь с предыдущей. У меня эйдетическая память, я помню каждое слово и то, как оно было произнесено. И я не могу не заметить, что сейчас голос завуча неподдельно дрожит, и ей приходится то и дело отвлекаться, чтобы прижать ладонь ко рту или платок.