Людвиг Павельчик - Тропами ада
Ъхз4
Сама виновата! Еще легкую, можно сказать детскую казнь избрал жрец для преступницы такого ранга, насколько Мид, конечно, разбирается в земных делах тех дней. О каких-то нюансах той истории Хель в разговоре с ней умолчала, но основное Мид, по ее мнению, известно, а именно что это чудовище Кесла не погребена, как приличный человек, в болоте и даже не на кол посажена, как проштрафившаяся шлюха, а спалена огнем колдовским и обгоревший труп ее, брошенный в наспех вырытую рабами яму, завален землей и объедками под пьяный хохот глумливых воинов. Вот, видать, и угомониться не может… Ну что ж, такая судьба твоя, красавица! Повеселевшая Мид снова заняла свой пост в кулуарах Смерти.
– Хель…
– Говори! Может быть, попробуешь изречь что-нибудь новое, отличное от того, что я имела радость слышать от тебя в течение… почти тысячи лет?
– Без малого полторы тысячи, моя госпожа…
– Ну, тем более. Что ж, фантазия твоя и изобретательность ничего иного тебе не подсказывают, кроме как мучить меня россказнями о твоем заточенном полюбовнике, алчущем освобождения?
– Почему же россказни, госпожа? Тебе как никому известно..
– Помолчи! Ты опять начинаешь мне досаждать. Этот бесплодный разговор мы ведем с тобой веками без всяких твоих шансов на успех и, как я понимаю, моих – от тебя отделаться. Ты на самом деле вынудишь меня призвать на помощь Гарма!
– Зови сейчас, госпожа, будь уж Смертью до конца!
– Твоя дерзость, Кесла, переходит все границы! С великим удовольствием я так бы и сделала, не будь ты единственным в своем роде, музейным экземпляром в моей коллекции. Подлость, которую ты в свое время совершила, трудно переоценить, твоя земная жизнь- драгоценный бриллиант в ожерельи гнусности, низости и отврата. Лучше бы это был разврат, моя дорогая! Хотя его ты тоже не гнушалась…
– О, я все это знаю, госпожа, в людских глазах я – преступница, но оправданием мне служит любовь…
Стены зала задрожали от раскатистого хохота Хель.
– Что служит?! В уме ли ты, несчастная, или меня считаешь умалишенной, повествуя мне свои байки? Предать свой род, свою кровь, свое имя и жизнь в угоду блажи другого предателя, это ты называешь любовью? Как же ты назовешь сотни погибших от твоего произвола, сотни мечей твоих соплеменников, брошенных врагами в море в угоду Вотану, груды трупов посеченных детей, не доживших до бороды из-за твоего предательства? Может быть, верностью? А предсмертные муки твоего отца, насилие над твоей матерью и сестрами – неучтенными обстоятельствами? Определенно, ты мне нравишься, девочка, сам Вотан позавидовал бы твоему цинизму!
Чего же ты хочешь от меня? То, что ты предлагаешь, опять же чудовищно! Ты опять собираешься перевернуть весь мир, нарушить законное историческое течение событий, превратить все в кашу кровавой бойни, на сей раз уже с примесью мистики! Мертвые идут, да? Не смеши меня, проклятая гиена, и не настаивай. Не будет этого.
– Но он по-прежнему дорог мне как никто, госпожа! Мне трудно так..
– Ха! Скажи еще – жить!
– Я томлюсь, я изнываю, поверь мне, госпожа!
– Ты что же, милая моя, красавица у окошка? Окстись! Тем более, уже сотню лет ты встаешь ежегодно из могилы, вернее, из твоей мерзкой ямы, и говоришь с ним, и слезы льешь у его камня. Вы, с моего позволения, снова вместе, что еще ты хочешь? Будешь упорствовать, и это отниму у тебя, Кесла, неблагодарная гиена!
– Нет слез из мертвых глаз, госпожа, не рви ты мне душу аллегориями! И, пойми, не могу я больше бесплотным духом по земле шастать, не хочу бессильной быть доле! Только гарь да копоть вокруг меня… А увидит кто меня в обличьи том?! Сердце разорвется от ужаса!
– С каких это пор ты, змея, бедой людской обеспокоена? Пыль в глаза мне пустить пытаешься? Доиграешься, любезная! Что еще? Да быстрее говори, сил нет тебя терпеть!
– Отпусти меня, Хель! Заклинаю всеми богами тебя, отпусти! Отцом твоим, Локи, молю! Дай срок мне малый, ограниченный! Верни мне облик прежний ненадолго, пусть буду живая, осязаемая! Я подниму его, возвращу ему существование, смогу снять с плиты заклятие подлое! Все жертвы – Вотану преподнесу. Возраждаться буду, как жрец тот молвил! Все сделаю! В Асгарде оценят, и тебе польза будет. Хель, отпусти меня! Дай сбыться предсказанию!
Это уже походило на политическую торговлю.
Знала Хель. Знала богиня мертвых Хель многое… Что могла она? Бог войны брал своих бойцов под свою опеку…
– Убирайся,- устало махнула рукой Смерть.
Медленно, так и не подняв головы, шла мертвая преступница к выходу, явственно ощущая свое поражение, теперь уже, судя по всему, окончательное. Даже ожидающие ее в дверях насмешки отвратительной старухи Мид теперь не вызывали ни злости, ни негодования – все рухнуло.
– Стой.
Кесла резко обернулась на голос богини, не понимая, что еще могло той от нее понадобиться. Не иначе, как решила-таки отдать Кеслу Гарму. Плевать. Уже плевать.
Стоящая спиной богиня мертвых, не оборачиваясь, процедила:
Делай… Но сказанного жрецом, как его, Мерсалом, не преступишь ты, так как не было ему в то время равных…Ибо Моего Отца уже не было…"
На этом рукопись оборвалась и оставшаяся часть тетради так и осталась чистой.
Хотя, по всей видимости, продолжение и планировалось изначально, намерения "пробовавшей перо" изменились и история не получила развития, оставляя простор для фантазии. Я еще раз перелистал прочитанные листки – очень неплохо, на мой взгляд, хоть и не совсем соответствует "официально" признанным сведениям. Но, как и каждый художник, Патриция Рауфф имела неоспоримое право на вымысел и некоторое искажение действительности, если слово "действительность" вообще уместно по отношению к мифам.
Сколько же лет могло быть этой девушке в 1826 году? Судя по слогу, она была уже зрелой девицей, причем достаточно серьезно относившейся к самообразованию, сама же выбранная тема и энтузиазм, сквозивший в каждой строчке, позволяли предположить в авторе весьма юное сердце. В пользу последнего предположения говорил факт, что "проба пера" происходит обычно много раньше, чем возникает вопрос о замужестве, хотя мне трудно судить о нравах и привычках людей, живших в этой стране чуть ли не двести лет назад. Что до самого писательства, то я считаю его весьма неблагодарным занятием: попытки создать очередной замок из зыбкого песка затертых слов и выражений, зачастую при отсутствии прочного фундамента действительно новой темы, почти всегда обречены на неудачу. При этом читатели, если таковые вообще найдутся, неизменно разделятся на два лагеря: в первом окажутся те, которые совершенно ничего не смыслят ни в литературе, ни в какой-либо иной области исскуства или науки, а посему просто не поймут того, что ты хочешь до них донести; вторую – меньшую – группу образует читатель, разбирающийся в вопросе чересчур хорошо и, следовательно, могущий назвать множество имен авторов, осветивших тему не в пример лучше тебя. Одним словом, беря в руку перо, ты должен быть готов к тому, что ярлык графомана будет намертво пришит к твоей рубахе, или даже выжжен на лбу, как тавро у племенного коня.
