Людвиг Павельчик - Тропами ада
"Как попасть на службу к Одину?" – гласила пометка к статье о Валькириях. В чувстве юмора нашей мифологине тоже не откажешь…
Пристраивая "Энциклопедию" на ее место, я заметил зажатую меж двух соседних томов тетрадь. Это могло быть уже интересно. С трудом вытянув пачку переплетенных листов из ее давнишнего пристанища и снова перейдя в кресло, я посмотрел на обложку добытой мною ценности, где темными чернилами был выведен заголовок – "По тропам моих грез", и, чуть ниже и более мелкими буквами – "Проба пера Патриции Рауфф".
Заинтригованный, я раскрыл тетрадь загадочной Патриции, где взору моему предстали ровные, выведенные рукой прилежной ученицы, строки, заполнившие несколько листов, и попробовал прочесть написанное. Несмотря на каллиграфический почерк, это было нелегко, так как используемый шрифт был мне почти незнаком; однако, приноровившись, через несколько минут я мог разбирать его без особенного труда:
"…Вечная, кромешная мгла царит во владениях Хель. Та мгла, что корявой когтистой лапой ужаса хватает за сердце, заставляя любого смертного выть от четкого осознания начинающегося безумия, и само безумие боится в этой мгле собственной тени. Но смертных нет в этой стране, лежащей по ту сторону сущного, где реальность искажена, где пространство неограниченно и не властны законы физики, где на всем лежит зловещая печать небытия.
Это долина мертвых, путь в которую – последний путь тех многих, что идут по нему не оглядываясь и не поднимая головы, идут обреченно, без интереса, без пресловутой жажды нового и ожидания лучшего. Идут в одиночку – здесь не может быть утешающих и дружески похлопывающих по плечу попутчиков – этот путь каждый должен пройти сам, шаг за шагом, метр за метром, вдыхая мертвыми легкими пыль вечности, лежащую здесь повсюду в изобилии.
Здесь всегда ночь, наполненная вздохами и стенаниями, здесь нет положительных эмоций и, натурально, ни крупицы чего-либо, похожего на радость.
Здесь бродят неприкаянные души, не расчитывая уж больше на милость богов и завывают неуправляемые дикие ветры, являясь неотъемлемой частью этого мира. И, словно палач на жертву, сурово и безапелляционно, взирает на все происходящее огромный уродливый замок – святая святых долины мертвых.
Башни замка, серого и мрачного, как надгробие, уходят ввысь, переплетаясь между собой словно в диком, первозданном танце, искаженные пространством, но не временем, ибо не властно время над этой вотчиной потусторонних сил – нет его здесь.
И воронье, традиционное в мрачных романах средневековья, не вьет гнезда на карнизах этой обители тьмы, не беснуется ночами между башнями замка, предвещая недоброе, и не вселяет беспокойство в сердца одиноких путников пронзительным тревожным карканьем, ибо нет здесь воронья и в отсутствующий гнездах выводить некому и некого – здесь нет места живому, и всем обитателям сей местности отлично известна природа самого дикого и черного, природа самой смерти, поскольку именно ей принадлежат описываемые владения, именно она – радушная хозяйка древнего как мир замка, в недрах которого она неустанно открывает свои ледяные объятия горемычным путникам, приходящим для того, чтобы остаться навеки в ее царстве.
Всех их приносит Гьелль – река смерти, испокон веков несущая свои черные воды в эту подземную долину Вечности по ту сторону Мира. Река покоя, где не бывает шторма и бури, пучин и водоворотов, где не живут рыбы и берега не покрыты следами приходящих на водопой животных за неимением последних. Река никуда не торопится – течение Гьелль суть неторопливо и вальяжно, но, несмотря на это, никому до сих пор не удавалось преодолеть его, пройдя по реке в обратную сторону.
Сойдя на берег, вновь прибывшие направляются прямо к замку, дабы воздать первые почести его хозяйке, которая – они знают, ждет их. Ждет… Не сидя во главе ломящегося от яств стола, не стоя с открытыми навстречу объятиями и не поглядывая ежеминутно в окошко своей горницы… Нет, все иначе… Хель ждет их, как мясник быка, как сборщица съестных кореньев осени, как рыбак натужного напряжения на конце остроги… Она – бессменна и незаменима!
Ни уродливые очертания замка, ни грозный облик его владелицы, полуразложившегося демона, уже не пугают вновьприбывших и не вселяют отвращения в их сердца – они знают наперед все грядущее, знают с того самого момента, как мертвы и, следовательно, принадлежат ей и ее царству по праву.
Проходя по мосту, ведущему к замку, прибывшие впервые окидывают мертвым взглядом его величественный силуэт, кажущийся им теперь знакомым, которому, однако же, суждено остаться навсегда чуждым, ибо не найти в этом мире ни счастья, ни радости, ни уюта – лишь жесткую как сталь холодную Вечность. Ранее, во времена, когда их, ныне мертвые, сердца еще бились, все они слышали легенды и предания о том месте, где, по воле судьбы, сейчас оказались. Что ж поделать, коли ни в числе принадлежащих лучезарной Валхалле героев боев во славу Одина, ни даже в списках похотливых Валькирий их не оказалось? Лишь смириться, молчать и ждать…
Уже на этом, ведущем к замку, мосту, долговечнее которого не построить ни одному земному мостостроителю, мертвые не остаются без заботы и участия, если, конечно, так можно назвать хладнокровное, отточенное веками администрирование Модгудр, надсмотрщицы за переправой, рекой и прибывающими по ней все новыми и новыми подданными Хель – богини мертвых и властительницы подземного мира.
Относящаяся к своим многовековым обязанностям со всем мыслимым тщанием, суровая Модгудр без устали обозревает подходы к вверенному ей участку своими мертвыми глазами, в вечной готовности предотвратить любые несанкционированные действия, коих, впрочем, мир мертвых не помнит. Случись нечто подобное, верная Модгудр, без сомнения, отстоит честь своей высокой госпожи, не потревожив при этом покой последней.
Длинные до пояса седые волосы надсмотрщицы, развеваемые ветрами мертвого мира, и вся ее сухая гигантская фигура, видимая уже издалека с реки, являются символом перехода между мирами и недвусмысленно определяют тщетность всяких мыслимых поползновений к возвращению. Ужасы, уготованные возможным на то покусившимся, отвращают даже бога войны, давно прервавшему всякие контакты с Хель и запершему для нее врата Асгарда, обители богов, тем самым обрекши богиню смерти на вечное затворничество на берегах Гьелль. Формально, разумеется, причина отказа была сформулирована верно: Асгард – для Асов, и дочь великана Локи и жены его, великанши Ангрбоды, туда не вхожа.
У самого входа в замок, у огромных, испещренных витиеватыми узорами врат, в неглубоком гроте дремлет свирепый Гарм – мертвый, как и все остальное здесь, пес неопределенного окраса, облюбовавший себе эту берлогу в незапамятные времена и никогда не покидающий ее, помимо особых случаев. Он, казалось бы, настолько стар, что ничего уже не видит и не слышит и его единственным занятием является созерцание блеклых снов о героической молодости, наполненной доблестью и верностью своей Госпоже, которой он незабвенно служит и по сю пору… Недооценивать же пса было бы непростительным заблуждением, чреватым столь определенным исходом, по сравнению с которым виселица показалась бы сладким десертом.
