Сергей Алексеев - Мутанты
— Ты тоже у меня умный, — заметила Сова.
— Зато всю жизнь слышу — дурак, дурак…
— Да я же шутя…
— И вот эти точки надо теперь переметить, — заключил Куров.
— Так Юрко что, пошел лапу задирать? — немного подумав, спросила обескураженная бабка.
Дед ухмыльнулся:
— Сказал бы я тебе, дорогая Елизавета Трофимовна! Кургыттара хотун, честное слово… Наш внук вздумал стену разрушить. Стена, это и есть одна сплошная мочевая точка. И наши самостийные народы, как кобели, бегают и перемечают. А не будет стены, и лапу не на что поднимать. Соображаешь? Ее ведь не китайцы строили и не литовцы с чурками. Арсан Дуолайя!
— А он какой национальности? Армянин, что ли?
— Никакой! Злой дух, он у всех одинаковый. Что в Берлине, что у нас. Да помнишь, как в войну?
Бабка открыла было рот — верно, опять свои услуги намеревалась предложить, но и звука не проронила.
— Вот и надо подумать, как помочь внуку! — Дед ширнул ее в бок. — Ну, чего притихла? Есть какие-то предложения? Иначе его от этой стены будет не оттащить.
— Ладно уж, пойду за Юрко, — обреченно согласилась Оксана. — Если это поможет…
— Не поможет. Когда батур тыала хотун, ничего не помогает.
— Значит, разлюбил меня…
— Дура ты, — легкомысленно отмахнулся Куров. — Обе вы тут сидите! А потому, что произошли от юрюнг айны тойона и ни хрена не понимаете на земле. Вам один хотой на уме! Капризы всякие! А мы с Юрко живем под солнцем щербатым, надкусанным. Нам тыала хотун. И такой хотун, мочи нету!
— Предложение у меня есть, — не сразу проговорила Сова. — Да ты опять не послушаешь…
— Говори!
— Надо, чтоб эти ваши айбасы сами отсюда драпанули.
— Это я понимаю. Да Юрко вон третий месяц камлает, а злых духов только больше становится. Он ведь еще весной пришел. Каждую ночь костры жжет, пляшет, каждый раз помирает — Арсан Дуолайя только толще делается.
— Может, народ собрать? Большой костер развести? Помнишь, как мы румын из Городца выперли?
— Народу не стало, одни контрабандисты…
— А мы Тамарку Кожедуб позовем. Говорят, она такие шаманские пляски в клубе устроила — с обоих государств сбежались.
— Да ведь от отчаяния Тамарка-то. А тут идея нужна, ты-ала хотун. Опять придется нам с тобой камлать. Юрко ведь не усмирится, пока стену не снесет к айбасской матери.
— Тогда не знаю, — сдалась Сова. — Как скажешь, так и будет.
— Придется, как в прошлый раз, пошаманить, — вздохнул дед. — Халаам арыы, долгунуну лабба — и айбасы к ед-реной фене!
— Чего-чего? — Бабка вытянула губы трубочкой.
— Не знаю, как по-русски, но на шаманском аллас дьэн-кир! Халаам арыы и, в общем, хенде хох. Или, как хохлы говорят, видминыть прапор и кель манда!
Глава 8
Сначала охота никак не задавалась: едва добрались до второй заставы, как обнаружили, что связь пропала, все мобильники оказались вне зоны. У мистера Странга с собой радиостанции были, навигатор, космический телефон и еще много другой аппаратуры, но вся она как-то незаметно начала барахлить. Дременко еще в секретарскую бытность много раз бывал здесь на охоте и местность хорошо знал, однако строевой лес выпилили и все изменилось до неузнаваемости. Особенно ночью, на вырубе — так вообще не сориентироваться, и по этой причине сначала на целых полтора часа потерялся Волков, потом батько Гуменник с телохранителем почему-то сбились с пути и вместо того, чтобы скрытно выдвинуться на исходный рубеж, дали круга и вернулись на гребень лога. И хорошо, Джон сидел в засаде с прицелом для ночной стрельбы и отличил их от мутантов по характерному натовскому камуфляжу, на котором стояли какие-то специальные метки. А то бы обоих положил из своей винтовки, стреляющей шприцами. Насмерть не убить, конечно, только охота в тот же час сорвалась бы, поскольку пришлось бы ждать полсуток, пока они сами проснутся. И сколько конфузу бы приключилось…
Дед Куров предупреждал, что связь на второй заставе отказывает, и потому еще днем на месте указал, откуда появляются мутанты, какими путями ходят, где засаду сделать и от
куда потом загонять их на стрелка. После первой неудачной попытки наконец разобрались, ориентиры наметили и снова разошлись по местам. Батько Гуменник как охотник и стрелок опытный вместе с телохранителем должны были поджимать добычу из глубины выруба к увалу. Новичка в ловчих забавах, Мыколу Волкова, посадили на правый фланг и приказали с места не сходить, чтоб не плутал больше, а Дременко должен был отсекать мутантов слева, чтобы в случае чего не ушли вдоль заставы. Американец выставил по гребню увала чуткие микрофоны и сам устроился на дне лога, откуда было видно весь партизанский укрепрайон.
По совету Курова Тарас Опанасович забрался на кучу лесного хлама и там засел с ночным биноклем. При появлении мутанта в зоне видимости он мог легко переместиться назад или вперед, тем самым вынуждая его идти на единственный номер со стрелком. Была бы связь, так при подобной организации охоты успех гарантировался, но когда все отказало, в том числе и приборы ночного видения, пришлось напрягать зрение, слух и интуицию. Дременко подозревал, что внезапная порча на аппаратуру наведена умышленно. Скорее всего, Пухнаренкова рук дело: узнал, что в сопредельном государстве большой интерес к району второй заставы, и включил какую-нибудь глушилку. Москали, они гораздые все глушить, но попробуй поймай за руку старого чекиста!
От постоянного напряжения Тарас Опанасович вскоре уставать начал и ощутил легкое недомогание, поэтому достал фляжку с коньяком и отхлебнул, чтоб коронарные сосуды расширить, — дочь рекомендовала вместо сердечного лекарства. Коньяк он не любил, даже когда секретарствовал, потому как от него всегда клонило в сон и мысли делались вялыми. Тут же, пока шли пешком на второю заставу, он и так пропотел, да еще от одного глотка кровь разбежалась по жилам, — стало невыносимо жарко. И ночь ко всему прочему выдалась душная, земля на вырубах за день нагрелась и теперь источала тепло. Дременко сначала галстук сдернул, чтоб шею не давило, но, будучи в белой рубашке, камуфляжную куртку долго снимать не решался, дабы себя не демаскировать. Натовский летний камуфляж был плотный, непродува-емый и наверняка химический. Шерсть же на теле лишь зимой во благо, покрытая сверху одеждой, она превращалась в шубу, а летом — люди-то не линяют — эта шуба доставляла только мучения. Поэтому он любил ходить в жару голым, но здесь, пока было светло, раздеться опасался. Только когда ему, истекавшему горячим потом, стал уже грозить тепловой удар, скинул всю одежду и остался в трусах да ботинках. Сразу ветерком обдало и сердцу полегчало. Да тут другая напасть — дрема навалилась, глаза слипаются, и уже ничего не помогает. А сидеть надо тихо. Шевельнешься — так пересохшая лесная подстилка под тобою на всю округу трещит. В общем, Тарас Опанасович испытывал сплошной дискомфорт и томительное желание, чтоб охота поскорее закончилась. Какая уж тут интуиция…
