Нина Бархат - Садовник (история одного маньяка)
Иногда она что-то готовила. Время от времени - даже вкусно. Но чаще его юная подруга напрочь забывала о таких мелочах полусупружеской жизни, как необходимость кормить своего мужчину. Летела в сад, весело отмахиваясь от попыток Эда поймать ее где-нибудь по дороге - не в спальне, так в коридоре.
Провожая ее зачарованным взглядом голодного самца, он тяжело вздыхал… И плелся на кухню сооружать омлет. А перед тем как в одиночестве усесться за тарелку, выходил на крыльцо и произносил ритуальное: «Ты есть будешь?» - чувствуя себя глупым, растерянным, брошенным на произвол судьбы папашей.
Но Ника никогда не присоединялась к нему за ужином. Даже не повернувшись на его голос, полностью сосредоточенная на рисунке, лишь слегка качала головой. И яркие мазки ее волос на фоне засыпающей природы еще долго опаляли его - застывшего, не в силах сдвинуться с места, пока она не позволит…
Гораздо позже, покончив с рисованием и садовым ритуалом, а порой (изредка) что-то выстирав или погладив, она снисходила до того, чтобы заварить две чашки чая - огромные, покрытые пестрым цветочным орнаментом.
Уже тянуло мертвой сыростью, и они садились на веранде у окна. Ника отогревала замерзшее стекло своим горячим дыханием, что-то таинственно и мелко писала на туманном поле, прикрывшись, чтобы тут же, лукаво проверив: «Не подглядываешь?», стереть написанное тонкими пальцами. А потом отдавала Эду ладошку-ледышку - прозрачную в закатном свете, еще хранящую живую, трепетную тайну… Он целовал ее каждую линию. Ника смеялась от щекотки, наморщив свой скульптурный носик. А он смотрел на нее, смотрел и не мог оторваться… Шепча про себя: «Этого не может быть…»
Иногда она обрывками рассказывала о своей странной и не всегда веселой жизни: о том, что почти не помнит родителей, о том, как узнала об их смерти («Они улетели на небеса», - сказала бабушка, а я ей: «Нет, они умерли». Тогда она как заплачет!…) и о том, каким страшным был дом. Поначалу.
- Я даже спать не могла. Знала, что бабушка - рядом, за стеной, и все равно не могла. Сидела в кровати, уставившись в темноту круглыми глазами, боялась шевельнуться или вдохнуть и слушала дом. Он и днем казался мне слишком большим, по ночам же - разрастался до размеров замка. В его неведомых глубинах что-то постукивало, перекатывалось, замирало… И вдруг возникал долгий переливчатый скрип, заставлявший меня сжиматься в незаметный комочек! А потом на чердаке громко встряхивали какие-то тряпки, бормотали, тяжко вздыхали… Я превращалась в тень. И тут раздавался тонкий, полный боли крик! Я не выдерживала - падала на подушку, натягивая одеяло на голову, сжимая веки все сильней и сильней, и дрожала от ужаса до тех пор, пока сон, сжалившись, не приходил на помощь…
На шелковистой коже Ники появились бугорки - след того далекого детского испуга. Эд рефлекторно приобнял ее, успокаивая.
- Теперь смешно, конечно, - в собственном доме!… А тогда я не сомневалась, что у нас живет привидение. Но бабушка смеялась - говорила, что привидений не бывает. И вот однажды я просто не выдержала! Решила пойти к нему и выяснить, зачем оно шумит по ночам. Бабушка уже давно спала. Я взяла фонарик, закуталась в одеяло и так, похожая на сугроб, отправилась на чердак. Конечно, одеяло сильно мешало - на лестнице я чуть не упала, наступив на его край, но мне почему-то казалось: с ним безопаснее. Впрочем, когда люк со скрипом откинулся, меня все равно затрясло от озноба. Безумно захотелось бросить эту затею и сбежать обратно в постель! Но я понимала, что вряд ли смогу пересилить себя во второй раз. Поэтому аккуратно прикрыла люк, чтобы лестница не искушала меня. И включила фонарик. От этого стало еще страшней: за границей светового круга темнота сгустилась и наполнилась невидимыми чудовищами - огромными и отвратительными, истекающими слюной… Мое сердце забилось как сумасшедшее! Я попятилась к лестнице… и тут же услышала звук, похожий на вздох. Сзади. «Сейчас я умру», - подумала я и, медленно поворачиваясь, повела дрожащее пятно света к источнику звука… Пыльный шкаф, паутина, сломанный стул - каждый новый предмет, выплывавший из темноты, обретал знакомые черты, успокаивая… И вдруг пара огромных ярко-желтых глаз уставилась на меня! Тело занемело от ужаса. Бесконечно долго он смотрел на меня, а я - на него, не в силах вдохнуть, не в силах сдвинуться с места… А потом он моргнул. И я сказала: «Не бойся», догадавшись, кто это. Осознав только в этот момент, что он боится больше, чем я.
Чашка мелко дрожала в ее руках, Ника посмотрела на нее так, как будто только сейчас вспомнила, что чаю свойственно остывать, сделала поспешный большой глоток и продолжила:
- Это был филин. Удивительно крупный, необычного темного окраса и очень красивый. До сих пор не понимаю, почему он поселился у нас на чердаке. Может, он был ручной, но потерялся? Как правило, эти птицы не выносят людей, а он потом годами жил рядом со мной! И даже… позволял себя гладить! Ты можешь себе такое представить?! Сидел, прикрыв глаза, пока я осторожно вела пальцами по его шелковым перьям!… Но, так или иначе, с тех пор я больше никогда не боялась дома. Даже когда оставалась одна. Даже ночью. Даже когда умерла бабушка. Я слышала его уханье или просто возню на чердаке и думала: я не одна. Он меня охраняет. Мой Боб… Я так его любила!…
На светлых пушистых ресницах сверкнула капля. Эд собрал ее губами и крепче прижал Нику к себе.
- Любила? Он умер?
- Нет! Наверное… Не знаю. Недавно исчез. Я так горевала - была уверена: случится что-то плохое, - она вдруг улыбнулась сквозь светлые слезы и повернулась к Эду со взглядом, полным волшебства. - А случился ты.
- Теперь я буду тебя охранять, - поспешил он заверить и, чтобы окончательно стереть следы грусти с ее лица, добавил: - Только ухать на чердаке отказываюсь!
Они вместе засмеялись. Ника, пахнущая цветами и чаем, прильнула к нему, и Эд с удивлением подумал, что, возможно, нужен ей не меньше, чем она - ему…
А потом, отсмотрев последние лучи умирающего солнца, она немедленно начинала зевать. Опускала налившуюся тяжестью голову на его локоть и, к изумлению Эда, засыпала прямо на стуле. Или - у его ног, где мгновением раньше перебирала подол платья, задумчиво рассуждая о том, стоит ли его укорачивать и на сколько…
Эд смотрел на мирную расслабленность ее тела, на свободно падающую атласную волну волос… И ощущал, как натягивается в нем золотая нить желания. Как он превращается, может быть, в зверя. А может - в первобытного охотника, заполучившего самую ценную добычу в своей жизни случайно, почти даром, и вот теперь наконец пришло время утащить ее в свое логово… И насладиться.
Он осторожно брал ее на руки, хотя точно знал: сейчас Ника не проснется даже от щекотки (которой дико боялась). Пока он нес ее в спальню, старые доски под ногами поскрипывали, наигрывая увертюру ко всему, что последует далее. Эд быстро привык наступать на одни и те же половицы, чтобы получалась условная, полная тайного смысла мелодия. Притихший дом поглядывал на древние игры людей со снисходительной улыбкой, а иногда Эду казалось, что он ловит на себе полный бесстыдного внимания взгляд. Странно, но это подстегивало его еще больше!
