Питер Страуб - Мистер Икс
В окружении вульгарной роскоши своего жилища, противной мне по своей сути, передо мной стояла тень и смеялась над моей беспомощностью. Я закричал, вздрогнул и проснулся.
26
МИСТЕР ИКС
Выслушайте меня, о Обитающие Среди Звезд Создания, – это оказалось нелегко. И никогда не было легко, если уж Вы хотите знать правду.
Ни один смертный в моем положении, иными словами – никто, за исключением Его, о ком, как я теперь понимаю, Вы и не слыхали, не может понять мучений неуверенности, терзающих меня. О Великие Старейшие, если Вы вообще существуете, я требую Признания, соразмерного моему Служению. Если жизнь моя прожита не зря, я заслуживаю почетного Бессмертия. Перечень моих Тяжких Трудов должен быть выставлен в Великом Музее Старших Богов – назовем его, скажем, Музей Патриотов или Музей Славы. Там будет, если мне дозволено внести предложение, диорама, воссоздающая эти скромные апартаменты. Этот дневник нужно положить на макет моего стола. Я вижу там и копию меня самого (живую, если возможно), то склонившуюся в глубокой задумчивости над страницей, то стоящую в созерцательной позе у раковины. Необходима пояснительная табличка или просто текст в рамочке, но чтобы не менее восьми сотен слов. Я скромен. Припомните, если изволите, что Галилеянин представлен в произведениях искусства всего мира, и его образ есть в каждом христианском храме.
Неужели Вы в своей Уникальности ничего не знаете о Другом Парне? То есть при условии, если Вы на самом деле существуете, – может ли быть так, что Вы избрали Его до меня и преспокойно наблюдали, как дело оборачивается все хуже и хуже? Обратите внимание…
Даже у Иисуса, так бездумно идеализированного в программе занятий канонической воскресной школы, были периоды разочарований, сомнений и отчаяния. Как-никак, Он ведь тоже был наполовину человек! Даю голову на отсечение, Его душила мрачная, слепая ярость гораздо чаще, чем об этом рассказали Евангелии. Вот что мне хотелось бы знать: не задумывался ли порой Иисус о том, что все эти бредни о Мессии – заблуждение, иллюзия? И еще: видел ли Он сны?
Обладание сверхъестественными силами и бремя священной Миссии искупления мира то и дело ввергают Его в уныние. Чаще, чем простой смертный, Он переживает моменты духовного спада, когда Его эмоциональный пейзаж напоминает берег реки во время сильного отлива в пасмурный день. Старые автомобильные покрышки, обломки дерева и пара бутылок из-под пива там и здесь торчат из жидкой грязи. Все важнейшие источники утверждают, что подобные безрадостные периоды необходимы для духовной эволюции. Это не депрессия, это Темная Ночь души. Ставлю сто к одному – кто бы ни пытался поразмыслить над этим, неизменно находил единственный выход в том, чтобы победить свои сомнения верой.
И если Иисус ошибался, что говорить обо мне? Я знаю, но как же я могу быть уверен, что я в самом деле знаю?
Лет до двадцати эгоизм и пренебрежительное высокомерие к человеческим условностям оберегали меня от смущения и огорчения по поводу этих аспектов в произведениях Мастера. Видит Бог, мне хватало всего, чтобы быть счастливым. Сомнение подкралось на цыпочках и вползло в мою душу, когда я признал, что несколько рассказов Мастера оказались не на высоте. А некоторые и вообще откровенно слабые.
Я сказал себе, что, вероятно, Его антенна исказила сообщение и Он не оставлял работу, даже когда был не на той длине волны. Я уверял себя, что Он не различал правду и вымысел в своих собственных творениях.
Эх, теперь я уже почти готов допустить печальную вероятность: то, что я принял за Священное Писание, было лишь беллетристикой. В мои Темные Ночи Души я шептал себе: «Жизнь твоя – нелепая ошибка, и ты ничтожно мал, ты много меньше, чем ты думаешь».
Отягощенные страданием мысли оскверняют мой сон. Я вхожу в убогую комнату, где за письменным столом сидит с головой ушедший в работу мужчина. Изможденное лицо со впалыми щеками и дешевый костюм, знакомые по дюжине фотографий, выдают облик Мастера из Провиденса, и я иду к Нему. Наконец я стою перед Ним. И спрашиваю: «Кто я?» Он улыбается своим мыслям, а перо скользит по бумаге. Он не увидел или не услышал меня – меня здесь нет, я не существую.
Лишь несколько дней тому назад самоуверенная воля отправила меня, в предвкушении удовольствия, кружить по ночным улицам. Великий Замысел стремился к завершению, и презренному отродью Стар предстояло встретить мучительную смерть. Вот… Вот это, пожалуй, единственное, что способно выгнать меня из логова. Мне кажется, я ошибся. Мне кажется, я ошибался с самого начала.
Если Вы не существуете – если не Старшие Боги отправили меня на землю, чтобы подготовить ее уничтожение, – что я здесь делаю, зачем я здесь? Кто был моим настоящим отцом?
27
Слабый серовато-белый свет лился из окна, и в нем очертания стула и комода выглядели двухмерными. Руки, вытянутые на простыне, тоже показались мне двухмерными. На неясно видном циферблате двухмерных наручных часов я умудрился разглядеть, что было чуть больше половины шестого.
Спать уже не хотелось, и я почистил зубы, умылся, побрился, не переставая убеждать себя в том, что деньги в моем кармане – не более чем часть ночного кошмара. Кошмара, обладавшего все той же фантастической особенностью: он был реальным и нереальным одновременно, этакий полусон-полуявь. Более того, я знал наверняка, что не выигрывал тех денег – следовательно, мне приснилось, что я обнаружил их у себя. Я вытер лицо и открыл платяной шкаф.
Блейзер висел ровно, явно не отягощенный призрачной взяткой. Я проверил боковые карманы и нашел только визитку Эшли Эштон. Мужское тщеславие предположило, что она незаметно опустила визитку мне в карман. Для пущей убедительности я проверил и внутренние карманы.
«Ну, убедился? – сказал я себе. – Ты с самого начала знал это».
Когда я вытянул из сумки джинсы, взгляд мой упал на лежавший под кроватью рюкзак. Сердце екнуло. Я натянул носки и вновь опустил на него глаза, словно привлеченный некой зловещей, едва уловимой особенностью моего старого спутника. Я надел трусы, натянул через голову рубашку с короткими рукавами, просунул ноги в джинсы, рывком достал рюкзак и плюхнул его на кровать. Память о сне избирательно указала на один из застегнутых пряжками наружных карманов. Я расстегнул пряжку, поднял клапан и потянул замочек молнии, бегущий по верху кармана. Запустив руку внутрь, я коснулся предмета, на ощупь напоминающего банкноты. Рука моя вытянула на свет жирную пачку долларов.
Пятьсот восемьдесят пять. Две слипшиеся от пива пятерки.
