Анна Старобинец - Резкое похолодание
Там, где маленькие человечки толкаются у подъемника.
Но мне плевать, что он думает. Плевать, что он говорит. Я больше не стану ему подчиняться. Теперь, когда я кое-что знаю. Теперь, когда я получила ответ от моей волшебницы. Настоящий ответ.
Он лежит у меня в кармане.
Вопросы волшебницеДорогая волшебница,
1. Почему мы не можем пойти на гору все вместе? Мама не будет кататься, но она могла бы просто посидеть внизу, в бревенчатом домике…
Это тайна, страшная тайна.
2. Почему мы не такие, как все?
Это тоже тайна. Но ты можешь ее разгадать. Ищи — и найдешь.
3. Что значит, если у человека нет души?
Это значит, что он уже не человек. Он перешел на сторону зла. Остерегайся.
4. Могут ли люди быть чудовищами?
Не могут. Но твои родители — уже не люди.
5. Кто такой Жилец Вершин?
Твой отец.
…Он стоит на самой вершине. Его черная квадратная пасть натужно втягивает в себя трос. Он трещит, как свихнувшийся кинопроектор. От меня до этого агрегата осталась всего пара метров, а я не знаю, не знаю, что сделать, чтобы отцепиться, что сделать, чтобы меня не затянуло туда, внутрь, вместе с тросом и бугелем. Я не знаю. Мне не сказали. Мне никто не сказал…
6. Мои родители меня любят?
Нет.
…Пасть приближается. Я не хочу. Сейчас я разожму руки. Сейчас я брошу свой бугель — и пасть засосет его, засосет мой никчемный ремень с железякой на конце. А деревяшка застрянет. Наверняка ведь застрянет. И тогда он станет давиться, этот агрегат, он подавится деревяшкой, а ремень запутается в его внутренностях, и тогда… все пойдет не так. Он сломается. Он станет выплевывать обратно металлический трос. И все люди, что сейчас медленно и торжественно взбираются на вершину, уцепившись за этот трос, — все эти люди покатятся обратно, быстро, очень быстро, все ниже и ниже, задом наперед, не видя куда… Они будут падать. Они будут ломать себе шеи, спины и ноги, они будут кричать, они будут плакать…
А я буду стоять на вершине.
Итак, я считаю до трех — раз, два, два с половиной… два с четвертью… три! — и сразу же…
7. Почему я такая толстая?
Ты должна была родиться совсем другой девочкой. Стройной, красивой и очень спортивной. Это они виноваты. Они сделали тебя такой.
…отпускаю руки. Падаю. Мой бугель пару секунд болтается на тросе и мягко падает в снег рядом со мной.
Железная квадратная пасть по-прежнему засасывает трос. Никто не падает, не ломает себе шею, не кричит и не плачет. Все чинно сходят с подъемника и осторожно объезжают мою толстую тушу. Я лежу на самой вершине.
Небо надо мной низкое-низкое. Цвета сухого асфальта.
Мои щеки — два белых бесчувственных пятна.
8. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
Да.
Я еще раз перечитываю письмо и снова прячу его в карман. Поднимаюсь на ноги и осматриваю восточный склон. Леночка уже в самом низу, выделывает свой любимый фортель: прямо на ходу откидывается назад и ложится на собственные лыжи. Мой отец стоит у подножия горы и внимательно смотрит на Леночку. Выражения его лица отсюда не разобрать, но я совершенно уверена, что он восхищенно улыбается. Конечно. Как же еще на нее смотреть, такую тоненькую, гибкую и спортивную…
Я трогаю свои щеки и не чувствую ничего.
Я отворачиваюсь, снимаю лыжи и волоку их к западному склону горы. Он очень крутой. Он почти отвесный. На нем нет ни людей, ни флажков, ни утрамбованного желтого снега. На нем растут карликовые кривые деревья, а из белоснежных сугробов кое-где торчат черные валуны, рыжие клочья бурьяна и кусты засохшей полыни. Корни деревьев просвечивают под снегом, точно вздувшиеся темные вены.
Отсюда не видно, но там, внизу — наша нора. Моя — и моей волшебницы.
Я надеваю лыжи.
Вечернее солнце красит западный склон в апельсиновый цвет.
…Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
Да.
Я подхожу к самому краю.
— Куда?! Назад! Быстро — назад!!!
Он уже здесь, поднялся наверх. Как это он успел так быстро? Впрочем, он все делает быстро. Жилец Вершин. Мой отец. Быстро отцепляет свой бугель и несется ко мне.
— Ты что, спятила?! А ну стой!
Вечернее солнце растягивает мою тень, делает ее длинной и тонкой. Она здорово смотрится на апельсиновом снегу.
Я отталкиваюсь палками — и лечу вниз.
Палки выпадают у меня из рук, но они мне все равно не нужны.
VI
Вы когда-нибудь убивали человека? Может, хотя бы калечили?
Я — да. Еще в детском саду.
Ему было пять лет. Его звали Тимур. Он плевал мне в кашу и в какао. Он называл меня жирной коровой. Он пихался локтями. Он подговорил против меня всю группу. Тогда я еще не нашла нору моей волшебницы, и некому было мне помочь. Но я справилась сама. Я хотела просто убить его имя. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур… Чтобы оно сдохло наверняка, убивая, я произносила его вслух. При всех. Был тихий час, я встала со своей раскладушки, подошла к тому месту, где он спал, и сказала:
— Тимур.
Он проснулся.
Я сказала:
— Тимур. Тимур. Тимур.
Он заржал.
Они все заржали.
Я сказала:
— Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.
Они все смеялись. Они кричали:
— Корова свихнулась!
— Ольг Ванна, идите скорее сюда, наша корова с ума сошла!
А я говорила:
— Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.
Говорила, пока оно не перестало извиваться и дергаться, его имя. Пока оно не застыло бесформенным «мурти-мурти».
Когда я в последний раз сказала «Тимур», мне показалось, что в его глазах я заметила страх. Он почувствовал.
Трудно жить, когда твое имя убито.
На следующий день он был какой-то вялый и грустный — настолько, что даже не лез ко мне. А через день он вообще не явился.
На третий день Ольга Ивановна строго спросила:
— Кто из вас дружит с Тимуром?
И как-то странно оглядела всю группу.
Они все молчали, трусливые твари. Видимо, по ее тону они догадались, что дружить с Тимуром нельзя.
— Ребята, — сказала она уже мягче. — Кто из вас водился с Тимуром? Я не собираюсь вас наказывать. Наоборот, тех, кто признается, я отпущу домой до конца недели.
— Я водился!
— И я!
— И я!
— И я дружил!
— Врешь, ты с ним наоборот дрался!
— Я его лучший друг!
В детском саду объявили двухнедельный карантин.
Тимура мы больше не видели. Ольга Ивановна сказала, что он переехал в другой город. Вторая воспитательница сказала, что он перевелся в другой детский сад. Нянечка сказала, что он заболел.
