Анна Старобинец - Резкое похолодание
Суббота. Время заниматься зимними видами спорта.
— …Что ты молчишь? Ты слышишь: не смей! Достаточно того, что ты ходишь туда сам, как будто бы там… как будто бы ты… — ее голос звенит и царапается, как вилка о блюдце. — Как ты можешь вот так, спокойно, елозить по этой горе, как будто… вот так…
— Так, сказал бедняк… — бормочет отец, задумчиво проводя пальцем по поверхности лыжи. — И заплакал…
— Ты не слушаешь меня! — взвизгивает мать, и мне на секунду становится щекотно и больно в горле, словно через него быстро-быстро продели иголку с ниткой. — Тебе наплевать!
— Не кричи, в доме хорошая слышимость, — кривится отец.
Точно в подтверждение его слов, оглушительно рокочет батарея в ванной: должно быть, ведьма стучит по ней шваброй этажом ниже. Ей не нравится, когда мы шумим.
— Соня, ты никуда не пойдешь, — говорит мать.
— Соня, ты готова выходить? — бесцветно спрашивает отец.
У него на лице выражение: оно выползло окончательно. В каждой складочке кожи, в каждой клетке, в каждой морщинке — выражение. Я смотрю в стену.
— Соня, я тебе запрещаю, — говорит мать.
— Соня, я ухожу, — говорит отец. — А ты как хочешь. Ты взрослая девочка.
Выражение. Выражение.
Он открывает входную дверь и вытаскивает свои лыжи на лестничную площадку. Он не смотрит на меня. Выражение…
— Я тоже пойду кататься, — говорю я.
Выражение медленно залезает обратно под отцовскую кожу.
Вдвоем мы медленно спускаемся по лестнице, волоча лыжи. Мать застыла в дверном проеме.
— Ты предатель! Ты просто чудовище! Ты просто чу-до-ви-ще! — скандирует она.
— Я — чудовище, — легко соглашается отец. — И ты тоже, дорогая.
— У тебя нет души! — голосит она.
— У тебя тоже нет, дорогая.
— Чудовище… — всхлипывает она.
Мы выходим на улицу.
— Чудовище — жилец вершин, — тихо бубнит отец, — с ужасным задом… Схватило несшую кувшин, с прелестным… Соня, надень варежки… С прелестным взглядом… Она качалась, точно плод… Соня, не волочи лыжи по асфальту… В ветвях косматых рук… Чудовище… Урод… Черт, как там дальше?…
Некоторые люди ходят кататься на гору семьями. Все вместе. Но мы не такие, как все.
Обязательно нужно задать вопросы волшебнице:
1. Почему мы не можем пойти на гору все вместе? Мама не будет кататься, но она могла бы просто посидеть внизу, в бревенчатом домике…
2. Почему мы не такие, как все?
3. Что значит, если у человека нет души?
4. Могут ли люди быть чудовищами?
5. Кто такой Жилец Вершин?
6. Почему я такая толстая?
7. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
8. Любят ли меня мои родители?
— Двигайся коньковым шагом, — командует отец.
От бревенчатого домика, где мы переодевались, до горы — метров тридцать. В принципе, это мало. Но мои ноги замурованы в тяжеленные красные ботинки, и я не могу шевельнуть пальцем. Но горные лыжи толстые и тяжелые, гораздо тяжелее беговых, и мне не сдвинуться с места. Никак не сдвинуться.
— Коньковым шагом! — раздраженно повторят он. — Ты же не думаешь, что я поволоку тебя к горе на руках?!
Я медленно ползу к горе. Вместе с лыжами и ботинками я вешу, наверное, тонну.
— Почему нельзя снять лыжи и дойти до горы в ботинках? — спрашиваю я. — А лыжи надеть уже там?
— Потому что.
Исчерпывающий ответ.
Я ползу. Отец вынужденно ползет рядом. Со склона скатывается целое семейство — папа, мама, дочка; все трое с профессиональным изяществом тормозят в метре от нас, окатив нас фонтанчиками снежных брызг. На всех — красивые горнолыжные костюмы и солнцезащитные очки. Дочку я знаю — Леночка, из параллельного класса.
— Кого я вижу… — отец семейства дружески похлопывает моего отца по спине. — Здорово, тренер!
— Привет! — отец расплывается в улыбке, — … От старых штиблет! — ответное похлопывание. — Твои девушки, как всегда, очаровательны!
Мой отец с неподдельным восторгом смотрит на Леночку. Леночка улыбается. У нее кривые зубы, у нее пластина для исправления прикуса, у нее маленькие злые глаза (за солнцезащитными очками не видно, но я-то знаю) — но она тоненькая и гибкая, но у нее прямая спина, но у нее длинные ножки, она почти ничего не весит, она умеет, скатываясь на лыжах с горы, медленно приседать, а затем откидываться на спину, ложиться прямо на собственные лыжи, продолжая при этом катиться… И поэтому мой отец смотрит на нее с восхищением — она очень спортивная девочка, она просто его мечта, он хотел бы иметь такую, он учил бы ее разным трюкам, он сделал бы из нее горнолыжницу, горнолыжницу, горнолыжницу…
— Ты, я вижу, тоже свою красавицу привел… — говорит Леночкин отец и смотрит на меня.
Красавицу. Он назван меня красавицей. Леночка кривит губы в улыбке, кривые губы над кривыми зубами. Леночка тихо смеется. Я ее понимаю: когда корову называют красавицей, это, конечно, смешно…
— Давно пора, давно пора… И Эльвиру свою тоже вытаскивай…
— Элеонору, — морщится отец.
— Что?…
— Ее зовут Элеонора.
— А… ну… так я и… я говорю, что она у тебя все дома да дома, супруга-то твоя… Слышь, тренер, приводи супругу, вместе покатаемся, потом посидим культурно! — Леночкин папа выразительно кивает на бревенчатый домик и щелкает пальцами воротник своего горнолыжного костюма. — Приведешь?
— Обязательно, — вяло соглашается мой.
Ему стыдно за нас. Ему стыдно, что маму зовут Элеонора. Ему стыдно, что она не умеет кататься и культурно сидеть. Ему стыдно, что я не красавица.
— А чего вы так поздно выбрались-то? — спрашивает Леночкин. — Мы уже домой собираемся…
— Завозились, — мрачнеет отец.
Ему стыдно, что мы выбрались поздно. Ему стыдно за нас.
— Не, эт’ не дело, — бодро комментирует Леночкин, — с утреца надо приходить, с утреца! Ну ладно, давай, тренер! Мы поехали!
Они устремляются к бревенчатому домику красивым коньковым шагом. Все трое.
Некоторые люди ходят на гору семьями. Но мы не такие, как они.
— Коньковым шагом! — рявкает отец. — Чего стоишь, ворон ловишь?
Я старательно не смотрю на него: мне не хочется видеть выражение. Я ползу к склону, раскорячившись, как дрессированная бегемотиха на льду.
— Палки, палки тебе на что?! — орет отец. — Палками отталкивайся!
Я пытаюсь отталкиваться.
— Что ты виснешь на этих палках, как парализованный инвалид?
Я стараюсь.
Волшебница! Ты ведь здесь, совсем рядом, волшебница! Помоги мне дойти до горы…
