Анна Старобинец - Резкое похолодание
— Я его лучший друг!
В детском саду объявили двухнедельный карантин.
Тимура мы больше не видели. Ольга Ивановна сказала, что он переехал в другой город. Вторая воспитательница сказала, что он перевелся в другой детский сад. Нянечка сказала, что он заболел.
А я сказала:
— Если кто-нибудь еще будет ко мне приставать — он тоже исчезнет. Потому что я убью его имя.
А одна из девочек сказала, что ее мама сказала, что я умею наводить порчу.
— Что такое порча? — заинтересовались они.
— Это… это такое значит, что к ней нельзя подходить близко.
— Нельзя, — подтвердила я.
— А еще к ней нельзя прикасаться. И разговаривать с ней тоже нельзя.
Больше меня никто не трогал.
С тех пор мне ни разу не удалось повторить этот трюк. Дело в том, что имена — они очень живучие. Они с самого начала практически ничего не значат, они сухие и сморщенные, в каждом имени — лишь маленькая капля живого сока, и ее, эту каплю, очень тяжело выжать до конца.
Но теперь мне это не нужно. Теперь я придумала другой способ.
У меня ведь есть моя волшебница.
…Папа когда-то объяснял мне, что крепления горных лыж реагируют на падение и сразу же раскрываются. Это действительно так. Мои лыжи легко отщелкиваются от ботинок и катятся вниз по склону, каждая — в свою сторону.
Я тоже качусь. Снег мягкий, и мне почти не больно. Жилец Вершин громко орет там, на вершине, но я ничего не слышу, да и не хочу слышать. Какое мне дело.
Я качусь прямо к норе, с боку на бок, с боку на бок. Рядом с норой кто-то сидит, но за этим мельтешением мне никак не разобрать кто. Кажется, гном. Чем ближе я подкатываюсь, тем больше он смахивает на гнома. Он маленького роста, на нем красная шапочка-колпак с помпоном, он сидит ко мне задом, на корточках, и он… он зачем-то копается в моей норе!
— Что ты делаешь?! — возмущенно кричу я и цепляюсь за камни, и за снег, за траву и за корни, чтобы остановиться.
Он вздрагивает и поворачивается ко мне лицом.
Это не гном.
Это внук ведьмы, Ренат. Ренат с недобитым именем. Его рот перемазан шоколадом.
— Это моя гора! — визжу я. — Уходи, это моя гора!
— Гора общая, — нагло огрызается он, но все же поднимается на ноги и мелкой трусцой семенит вниз.
Я наконец останавливаюсь — прямо рядом с норой. На снегу валяются конфетные фантики — от тех шоколадных конфет, что я приносила волшебнице… Я лежу на брюхе и часто дышу.
Когда дыхание выравнивается, я запускаю руку в нору.
Ничего. Пусто. Значит, она уже забрала мое письмо, а ответ пока еще не написала. Возможно, она размышляет. Она ведь очень добрая, моя волшебница, а я просила ее о чем-то… не очень добром. Наверное, ей требуется время.
Я все лежу на брюхе. С восточного склона горы доносятся какие-то крики. Возможно, это из-за меня. Возможно, они там решили, что я разбилась насмерть. Наверное, они там все плачут. Конечно. Теперь-то им меня жалко. Теперь они не называют меня жирной коровой. «Бедная девочка», — говорят они. «Бедная маленькая девочка, как жаль, что она разбилась», — говорят они. — «Это ее родители виноваты». «Это ее отец виноват». «А вы знаете, что он ей вовсе даже не отец?» — «Ах, что вы говорите?» — «Да-да, он не отец. Он даже не человек!» — «Ах, какой ужас! Тогда кто же он?» — «Жилец Вершин». — «А кто ее мать?» — «О, она тоже не человек. Вы знаете: у нее совсем нет души!» — «А вы знаете, что Сонечка на самом деле была очень красивой и стройной при жизни? Да, да, очень стройной! Но мать, у которой нет души, кормила бедную девочку специальной едой, от которой сильно толстеют!» — «Ужасно, ужасно… Бедная маленькая девочка… Она ведь об этом не знала». — «Жилец Вершин заманил ее на гору». — «Наверное, это он столкнул ее вниз!» — «Это он, он!» Вот как они теперь говорят…
— Соня! — орет мне прямо в ухо отец.
Я молчу. Он склоняется надо мной. У него на ногах горнолыжные ботинки, но лыж нет. Значит, он снял их, прежде чем ко мне спуститься. Он не съехал за мной на лыжах. Он просто трус.
— Соня, ты меня слышишь? Соня, ты как?
— Нормально, — отвечаю я тихим умирающим голосом.
— Руки-ноги целы?
— Не знаю, — говорю я почти шепотом.
— Болит где-нибудь?
— Да, болит, — хнычу я.
— Где болит?
— Я не знаю.
Он поднимает меня со снега и ставит на ноги. Просит присесть, потом снова встать. Сгибает и разгибает мне руки в суставах. Снимает с меня шапку и осматривает голову. Залезает под куртку и щупает мне живот. Руки у него ледяные.
Сейчас он возьмет меня на руки и понесет домой…
— Иди подбирай свои лыжи и палки, — говорит он.
Я стою неподвижно.
— Ты что, оглохла? Иди подбирай свои причиндалы. Твои лыжи — вон они. А палки? Где твои палки? Ищи их быстрее. Мозгов у тебя нет. Зачем ты сюда поехала? Больше я никогда не возьму тебя на гору.
Он отворачивается от меня и карабкается вверх, на вершину.
Как же так? Почему он не берет меня на руки? Почему он не несет меня домой? А вдруг у меня какие-нибудь серьезные повреждения? Куда он уходит?
— Куда ты уходишь? — кричу я.
— Туда, — он указывает в сторону восточного склона. — Помочь.
Кому помочь? Он что-то путает. Он сошел с ума. Он просто чудовище. Это ведь МНЕ надо помочь!
— Кому помочь? — пищу я.
— Кому-то, кому повезло меньше, чем тебе.
Он поднимается все выше и выше.
— Кому? Кому повезло меньше?
Он не отвечает, но я и так уже понимаю кому.
Она все-таки помогла мне, моя добрая волшебница.
* * *Мы идем по лесной тропинке. У нас у всех грустные лица, и у меня тоже. Сейчас нельзя улыбаться. Мы все говорим шепотом, и я тоже. Сейчас нельзя говорить громко.
Это я скатилась на лыжах по крутому западному склону, это я упала, это я едва не разбилась, но мой отец несет на руках не меня.
Он несет Леночку. Ее длинные тонкие ноги некрасиво болтаются. Леночкин папа молча идет рядом и внимательно рассматривает снег. Почему же он не несет ее сам? Почему это делает мой отец?
На снегу там, где проходит отец, остаются маленькие красные дырочки. Это из-за Леночки. С ее красивого горнолыжного костюма падают красные капли и буравят дырочки в снегу.
Я трогаю свои щеки — и не чувствую ничего. Совсем ничего.
— Бедная девочка, — шепчет мне незнакомая женщина в горнолыжном костюме. Она зачем-то идет вместе с нами.
— У меня обморожены щеки, — шепотом объясняю я ей.
— Бедная маленькая девочка, — шепчет женщина прямо мне в ухо, как будто выдает чужую страшную тайну. — Какое несчастье! Единственный ребенок в семье… Ее мать еще не знает… Я живу с ними рядом, в АВ.
