Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана
— Слушай-ка. — Фреско придвинулся к Ленни так близко, словно хотел высосать из его легких воздух. — Мы знаем, что это сделал ты, понимаешь? Ты был единственным в морге живым и способным на это, понимаешь? Вот нам и хочется узнать почему? И все. Только почему?
— Фреско.
Уолл показал трубку мускулистому атлету.
— Да, сэр.
— Это господин Магвайр.
— Господин Магвайр?
— Микки Магвайр.
Фреско кивнул.
— Он очень обеспокоен.
— Да что вы. И чем ясе?
— Он говорит, что на него напал человек из морга. Этот порнографический воротила.
— Гласс, — подсказал Ленни. — Ронни Гласс.
— Это же смешно, — отозвался Фреско.
— И все же нам надо помнить о желаниях уважаемых членов общества. Сходи-ка в морг, чтобы убедиться…
— Чтобы убедиться?
— Что мерзавец все еще там.
— Ну и ну.
Немного смущенный Фреско покорно вышел.
Ленни не мог взять в толк: каким боком все это касается его? Он опустил левую руку в карман и, используя дырочку в нем, начал играть сам с собой в «бильярд». Уолл глянул на него с презрением.
— Прекрати, — сказал он. — У тебя еще будет время позабавиться, когда окажешься в теплой уютной камере.
Ленни медленно кивнул головой, неохотно соглашаясь, и вынул руку. Сегодня он себе не хозяин.
Фреско вернулся мрачный.
— Он там, — сказал он.
— Конечно же, он там.
— Дохлый, как Додо, — добавил Фреско.
— Что такое Додо? — поинтересовался Ленни.
Лицо Фреско озадачилось.
— Такое выражение, — процедил он раздраженно.
Уолл продолжал говорить с Магвайром. Там, на другом конце провода, голос звучал призрачно тихо. Уолл был уверен, что его убеждения подействовали.
— Микки, он там и в том же положении. Ты, наверное, ошибся.
Ему показалось, что электрический разряд ударил его в ухо, вырвавшись из трубки. Охваченный ужасом голос Магвайра прокричал:
— Я же видел его, черт бы вас побрал!
— Но он лежит там с дыркой в голове, Микки. Как ты мог его видеть?
— Я не знаю.
— Ну что ж.
— Слушай… Если выкроишь время — загляни ко мне. Тут возможно одно дело. Тебе найдется неплохая работа.
Уолл, не любивший обсуждать дела по телефону, почувствовал себя неловко.
— Позже, Микки.
— Ладно. Только ты позвони.
— Конечно.
— Обещаешь?
— Да.
Опустив трубку на рычаг, Уолл поднял глаз на Ленни. Тот продолжал свою липкую игру. Маленькое неуважительное животное. Но Уолл знал, как с ним поступить.
— Фреско. — Он придал голосу мягкость. — Потрудись-ка немного, поучи эту обезьянку правилам поведения в присутствии офицеров полиции.
Магвайр плакал, от ужаса, укрывшись за стенами своей крепости в Ричмонде.
Сомнений не было: он видел Гласса. Уверения Уолла, будто тело лежит в морге, не могли его успокоить. Гласса там нет — он на свободе, вольный, как птица, несмотря на то что ему продырявили голову. Магвайр верил в жизнь после смерти, но никогда не задавался вопросом, в чем она выражается. Никогда, пока не произошло вот это. Теперь у него был ответ: после смерти приходит озабоченным местью мерзавец, заполненный воздухом. От этого он и рыдал. Страшно жить, страшно умереть.
Заря была прекрасна, воскресное утро рождалось в тихом великолепии. Ничто не в силах потревожить покой этого утра…
Здесь, в Понлеросе — его замке, выстроенном после стольких лет не совсем честных, но и не очень-то легких трудов, — здесь с ним был вооруженный до зубов Нортон. Все ворота охранялись собаками. Ни живой, ни мертвый не осмелится бросить ему вызов, пока он на своей территории. Пока он окружен портретами своих кумиров: Луи Б. Майера[7], Диллинджера, Черчилля.
Пока с ним его семья, его хороший вкус, его деньги, его произведения искусства. Пока он чувствует себя дома. И если убийца придет сюда, у него ничего не выйдет, призрак этот Гласс или нет.
В конце концов, разве он не Майкл Роско Магвайр, создатель собственной империи? Рожденный в нищете, победивший судьбу собственными силами. У него всегда было невозмутимое выражение лица и независимый характер. Лишь однажды он позволил низменным инстинктам выплеснуться наружу — на казни Гласса. От своего небольшого представления, от своей скромной в нем роли он получил тогда подлинное удовольствие. Его тогдашний поступок стал жестом милосердия, спасшим несчастного от мучений. Им двигала жалость. Теперь все изменилось, насилие осталось в прошлом. Он обычный буржуа, имеющий право укрыться в своем доме-крепости.
Где-то около восьми проснулась Ракель. Она сразу же занялась приготовлением завтрака.
— Хочешь чего-нибудь съесть? — спросила она Магвайра.
Он лишь покачал головой — у него сильно болело горло.
— Только кофе?
— Да.
— Я принесу сюда, хорошо?
Он кивнул. Ему нравилось сидеть у окна, из которого открывался вид на зеленый газон и оранжерею. Великолепный день: пухлые, словно шерстяные, громады облаков вздымались ветром, отбрасывая на зеленый ковер причудливо движущийся узор теней. Наверное, стоит научиться рисовать, думал он, как Уинстон когда-то. Он перенес бы на холст то, что любил, — свой сад, например. Или обнаженную Ракель — тогда ее грудь никогда не потеряет форму.
Она уже стояла рядом с чашкой кофе.
— У тебя все хорошо? — тихо промурлыкала Ракель ему на ухо.
Тупая сука. Конечно же, у него далеко не все хорошо.
— Да, — ответил он.
— А у тебя гости.
— Что? — Он выпрямился в кожаном кресле. — Кто?
— Трейси, — последовал ответ. — Она хочет обнять своего папулю.
Магвайр отвел рукой ее волосы, едва ли не попавшие в рот. Да, тупая сука.
— Ты ведь хочешь увидеть Трейси? — спросила она.
— Да.
Маленькое несчастье — так он называл любимую дочь — стояла у двери. Все еще в ночной рубашонке.
— Привет, папуля.
— Здравствуй, золотце.
Она направилась к нему. Красивая походка — в точности ее мама в молодости.
— Мамуля говорит, что ты заболел.
— Я уже почти поправился.
— Я очень рада.
— И я тоже.
— Пойдем сегодня гулять?
— Может быть.
— Сходим на выставку?
— Может быть.
Ее губки надулись — такая милая гримаска должна вызывать у него умиление. Вылитая Ракель. Только бы не выросла дурой, как ее мамочка.
— Поглядим, — сказал он, стараясь, чтобы слова звучали как согласие. Хотя они означали отказ.
Дочь забралась к нему на колени и стала болтать о своих пятилетних проделках, пока он не отослал ее одеваться. От разговоров горло ныло сильнее. Ему уже не хотелось быть сегодня любящим отцом.
