Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана
И все же… он чувствовал, что это тело не останется у него надолго. Рано или поздно саван вновь захочет лежать неподвижно, вернув себе привычную жизнь. И если пока он позволяет духу Ронни жить в себе, необходимо мудро воспользоваться его щедростью и всеми удивительными свойствами, чтобы совершить месть. Прежде всего убрать Магвайра. А потом, если срок аренды тела не истечет, взглянуть на детей. Однако вряд ли разумно наносить визиты в качестве савана Это более естественно для человека. Значит, нужно создать его иллюзию.
Он видел, какие изображения и лица рождаются из складок на смятой подушке или на фалдах пиджака, висящего на дверном крючке. Самое удивительное из подобных явлений — чудо Туринской плащаницы, что высветила лицо и тело Иисуса Бернадетт однажды прислала ему открытку с изображением этого покрова, где была видна каждая рана от терний и гвоздей. Почему бы не совершиться еще одному чуду? Почему бы и Ронни не воскреснуть?
Подойдя к раковине, он перекрыл воду, потом посмотрел в зеркало, чтобы видеть свое превращение. По белой поверхности савана бежали воздушные волны. Ваятелю пришлось нелегко. Сначала очертилась глыбообразная голова Вышло подобие снежной бабы: две ямки вместо глаз, грузный и обвисший нос. От создателя требовалось изменить сам материал, изменить его свойства Он сосредоточился. Он хотел этого изменения. Непостижимо, но ему все удалось! Материал сдался: нитки заскрипели, но поддались усилию, загибаясь в ободки ноздрей, накапливаясь в тонких веках, переплетаясь в выпуклостях губ. Словно созерцая утраченный любимый образ, его память выносила из прошлого все черты, все мельчайшие подробности творимого лица, воплощая его в белой ткани. Вырос столбик шеи: он казался полой изящной подставкой для только что созданного. Он был наполнен воздухом, но прочно держал форму. Ниже саван скрутился в мускулистый торс. Руки уже были, ноги свернулись быстро. Готово.
Адам сотворен заново. Ронни предстал в привычном виде. Иллюзия была соткана из белой материи — вся, если не принимать во внимание нескольких пятен. Это делало ее не вполне совершенной: плоть, имевшая вид одежды. Черты лица казались шедевром кубиста, немного грубоватым. Им не хватало малой толики реализма, о чем свидетельствовало отсутствие волос и ногтей. Однако шедевр был завершен, получив право на существование в этом мире.
Пришло время показать его публике.
— Твой расклад бьет, Микки.
Магвайр редко проигрывал, в покер. Он был слишком умен и не поддавался эмоциям. Усталые глаза не выдавали никаких намеков на чувства. Он побеждал, никогда не жульничал — это был контракт, подписанный им с самим собой. К тому же от нечестной игры не получить полноценного удовольствия. Это удел малолетних преступников. Солидному человеку не к лицу.
За два часа в его карманах осела приличная сумма. Все шло гладко. Дела с полицией давно налажены: щедро вознагражденная, она занималась поисками убийцы Бугая и Генри Б. Генри, игнорируя все приказы, исходящие от собственного начальства, не жалея средств и времени. Как-то раз инспектор Уолл, давний приятель Магвайра — они ходили в один паб, — показал тому повинную какого-то бывшего убийцы. Псих исчез без следа, подписав эти строки. Магвайр был весьма доволен таким оборотом дела.
Было три часа ночи. Всем плохим девочкам и мальчикам давно пора мечтать о завтрашних преступлениях, забравшись в постельки. Магвайр встал из-за стола, обозначив этим, что игра окончена. Он застегнул пуговицы жилета. Элегантно подтянул узел шелкового галстука.
— Повторим через недельку? — предложил он.
Проигравшие кивнули. Для них выигрыш босса был привычным исходом партии, но никаких обид не возникало. Все они испытывали огорчение от того, что потеряли Бугая и Генри Б. Генри. Субботние игры служили утешением и отдушиной. Сейчас за столом воцарилось молчание.
Первым поднялся Перлгут, оставив сигару в заполненной окурками пепельнице.
— До скорого, Мик.
— До скорого, Фрэнк. Поцелуй своих малышей от дяди Мика.
— Идет.
Он зашаркал прочь, потянув за собой своего братца-заику.
— Д-д-д-до скорого.
— До скорого, Эрнст.
Братья зашагали вниз по грохочущей лестнице.
Нортон, как обычно, ушел последним.
— Погрузка завтра? — спросил он.
— Завтра воскресенье, — ответил Магвайр.
По воскресеньям он не работал никогда. Этот день был для семьи.
— Нет, сегодня воскресенье, — произнес Нортон, не слишком вежливо.
— Да, да.
— Погрузка в понедельник?
— Надеюсь, что так.
— Вы собираетесь на склад?
— Возможно.
— Тогда я к вам заскочу, вместе пойдем.
— Хорошо.
Неплохой малый этот Нортон. Без капли юмора, но надежный.
— Тогда до завтра.
Стальные подковы на подошвах зацокали по лестнице, словно дамские каблучки. Хлопнула нижняя дверь.
Магвайр подсчитал прибыль, допил остатки вина и потушил свет в комнате. Во мраке едко пахло сигарным дымом. Завтра он попросит кого-нибудь подняться сюда и открыть окна. Пусть впустят свежие ароматы Сохо: запах кофейных зерен и салями, коммерции и тонких одежд. Он любил их. Страстно, как младенец материнскую грудь.
Спускаясь вниз в дремлющую темноту секс-шопа, он слышал доносившиеся с улицы краткие слова прощания, негромкие хлопки дверец автомобилей, ворчание моторов дорогих лимузинов. Чудесная ночь, проведенная среди хороших друзей, — чего еще желать мужчине?
В самом низу лестницы он на минутку задержался. Мигающая подсветка дорожных знаков вырвала из мрака расставленные в ряд журналы. Пластиковые обложки сверкали. Голые груди и ягодицы казались перезревшими фруктами. Лица, увлажненные косметикой, предлагали все для одинокого удовлетворения. Все, что только можно отразить на бумаге. Но он был неподвижен — давно ушли те времена, когда эта чушь его интересовала. Теперь важно лишь то, что она приносит деньги, содержание же абсолютно ничего не значит. Оно не отталкивает и не привлекает. В конце концов, он счастливый мужчина, женатый на женщине, чья фантазия не выходит за пределы второй страницы «Камасутры». А его дети получают пощечины всякий раз, когда произносят сомнительные слова.
В углу магазина, где располагались аксессуары для порабощения и подчинения, что-то выросло из пола Что это такое, трудно разглядеть в мигающем свете. Красном, синем… Нет, там стоял не Нортон. И не один из братьев Перлгут.
И все же лицо, чья улыбка застыла на фоне «связанных и насилуемых», было ему знакомо. Он понял: это Гласс. Абсолютно белый, несмотря на цветную иллюминацию. Живой, несмотря ни на что.
