Ужасно-прекрасные лица (ЛП) - Чень Линда

Какой бы сдержанной Кэнди ни была временами, невозможно отрицать, как много она отдаёт окружающим. Уважение и обожание на лицах её маленьких сестрёнок отражают то, что я чувствую, когда рядом с Кэнди. Как будто обо мне глубоко заботятся, как будто даже если небо рухнет, она подхватит его ради меня.

Но когда я смотрю, как Кэнди вытирает крошки с их подбородков, я начинаю задаваться вопросом: а кто, если вообще кто-нибудь, заботится о самой Кэнди?

После того, как мы убираем тарелки, Кэнди ведёт меня наверх, в свою комнату, и мне приходится подавить фанатичный визг, когда я узнаю обстановку по её видео.

— Прости, что Инги тебе нагрубила. Нас учили быть очень разборчивыми в том, с кем мы дружим и каких посторонних впускаем в свою жизнь, — объясняет Кэнди, садясь рядом со мной на кровать. — Она хорошая девочка, нас просто так учили.

Я понимаю, что именно поэтому Кэнди всегда держалась особняком и отклоняла наши приглашения.

— Но я ведь больше не "посторонняя", верно? — спрашиваю я.

— Нет, — подтверждает она с улыбкой. — Ты не посторонняя.

— Если твоя семья такая строгая, как получилось, что тебе позволили уйти в шоу-бизнес?

— Потому что, поступая так, я уважаю дары, которые мне были даны, — говорит мне Кэнди. — Многие мои предки на протяжении веков становились легендарными исполнителями. Они были танцовщицами при императорских дворах, актрисами золотого века шанхайского кинематографа. Продолжая это наследие, я несу благословение своей семье. Вот почему я так настойчиво тебя тренирую. Для меня важно, чтобы мы добились успеха.

— Но разве это твоя мечта? — хмурюсь я. — Ты действительно хочешь этим заниматься? Или это всё ради семьи? Ради небесной девы?

Я иногда задаю и себе этот вопрос. Ради чего я работаю: ради себя или ради выполнения желаний матери?

Кэнди требуется несколько секунд, чтобы обдумать ответ.

— Да, — наконец говорит она. — Я чувствую, что нахожусь там, где должна быть, и делаю то, для чего была рождена. Но за что я больше всего благодарна, — она протягивает руку, кладя её поверх моей, — так это за возможность познакомиться с тобой и Миной. И я хочу продолжать заниматься этим с вами обеими как можно дольше.

От её прикосновения в груди появляется трепет, счастье раздувается у рёбер, расширяясь наружу, пока не становится немного трудно дышать.

— Я так и не поблагодарила тебя должным образом за то, что ты сделала, — говорит Кэнди.

— За что именно?

— Когда тот ненормальный наставил на нас пистолет... Ты заслонила меня собой, — её рука сжимает мою. — Спасибо.

Я моргаю, немного ошеломлённая:

— Я ничего не делала! Это ты спасла нас!

— Я колебалась, — Кэнди мотает головой. — А ты нет.

— Знаешь, тебе необязательно все время быть стойким тефлоновым воином и брать всю ответственность на себя, — упрекаю я. Странно чувствовать себя той, кто читает ей нотации. — Когда устанешь, я хочу, чтобы ты пришла ко мне, хорошо? Не-посторонние должны заботиться друг о друге, верно?

Кэнди некоторое время спокойно смотрит на меня. Затем нежная улыбка возвращается на её лицо:

— Я хочу тебе кое-что показать.

Она встаёт и подходит к пианино в углу комнаты.

— Я работала над этим от случая к случаю, — она садится и кладёт руки на клавиши. Я откидываюсь назад, опираясь на ладони, и слушаю, как Кэнди начинает играть.

Музыка заполняет пространство между нами, обволакивает нас. Это ещё музыкальные наброски, но я слышу, как песня складывается вокруг уникальных гармонических интервалов, которые узнаю по песнопениям Кэнди во время ритуала благословения, проведённого с нами на полу моей комнаты. Последовательность аккордов — сначала нежно-сладкая, затем бурная и дикая, — потом становится глубоко меланхоличной, ноты наполняются тоской.

— Это прекрасно... — восклицаю я. — Это ты написала?

Руки Кэнди останавливаются, музыка смолкает, она кивает.

— Тебе нужно сыграть это мистеру Киму в понедельник; он подпрыгнет до потолка от удивления и немедленно запишет трек. Я серьёзно; это может стать нашим следующим синглом. Классная песня!

— Я пока не готова играть это кому-то ещё, — Кэнди смотрит на меня через плечо. — Только тебе.

Что-то в её признании притягивает меня к ней.

Я встаю с кровати, подхожу и сажусь рядом с ней на банкетке у пианино. Она подвигается, освобождая для меня место. Наши бёдра и плечи соприкасаются, когда я сажусь рядом с ней. Я подхожу достаточно близко, чтобы ощутить её любимый цитрусовый аромат, терпкий и манящий. Я представляю, как Кэнди собирается в этой комнате, наклоняет голову, растягивает молочно-белую складку шеи, распыляя спрей на затылок.

— Кэнди...

Её изогнутые руки застывают над клавишами. Она поворачивается ко мне:

— Что?

Щёки пылают под её напряжённым ожидающим взглядом. Сердце замирает, затем начинает бешено колотиться. Я ничего не соображаю, когда её лицо так близко, не могу сосредоточиться, когда её колени касаются моих под пианино.

Что мне хотелось ей сказать?

Что я всё время думаю о ней? Что я часто отключаюсь, когда она говорит, потому что не могу перестать пялиться на её губы? Что всякий раз, когда она надевает платье с открытой спиной, мне хочется провести кончиками пальцев по линии её позвоночника к впадинке у поясницы?

Я снова опускаю взгляд на пианино, прежде чем успеваю сказать какую-нибудь глупость.

— А что, если попробовать это сыграть по-другому? — я проигрываю то, что она только что показала мне, скорректировав несколько аккордов.

Даже на фоне музыки сильное биение пульса удивительно громко отдаётся в ушах.

— Хмм… — Кэнди прислоняется ко мне, её тело тёплое и настойчиво тяжёлое. — Так даже лучше.

Две руки превращаются в четыре, когда пальцы Кэнди присоединяются к моим за пианино. Вместе мы блуждаем по чёрным и белым клавишам в поисках чего-то нового. Я закрываю глаза, тихонько напевая, свободная импровизация нарастает и затихает в такт приливам и отливам нашей игры.

Мы занимаемся этим часами, сидим бок о бок, напевая и играя на пианино. В какой-то момент перед нами оказываются ручка и бумага, и мы записываем ноты и фрагменты текстов песен, наши идеи и голоса накладываются друг на друга, пока не возникает ощущение, что мы вместе погрузились в музыку, став единым целым.

Глава 19. Наши дни

Заканчивается одна неделя, начинается другая.

Теперь я полностью погружаюсь в тренировки, провожу весь день в студии и репетиционных залах. Я с трудом могу сказать, который час, едва помню, какой сегодня день недели. Я продолжаю напоминать себе позвонить маме и узнать, как дела, но всегда забываю в конце каждого изнурительного дня. Ещё несколько девушек выбыли, а те, кто остался, кажутся более решительными и сосредоточенными, чем когда-либо. С каждым утром напряжение нарастает; любое выступление может стать для нас последним, в любую секунду ещё одну могут отчислить.

Во время перерыва на ужин мы с Юджинией выносим подносы с едой во внутренний дворик и садимся за один из обеденных столов на открытом воздухе, чтобы поговорить и нас никто не подслушал. Несмотря на изнуряющую жару, здесь дует приятный ветерок и чудесным образом нет комаров. За последние несколько дней не было никаких новых инцидентов, и все "подозреваемые", которых нам удалось загнать в угол и задать вопросы, похоже, согласны, что всё произошедшее было "странными несчастными случаями". Ничей ответ не показался мне особенно подозрительным, но мы с Юджинией не готовы ослаблять бдительность.

— Не знаешь, нам уже починили Интернет? — спрашиваю я, снимая крышку с салата. — Я хотела поговорить с мамой по FaceTime сегодня вечером.

— Без понятия, — Юджиния опускает голову, разглядывая суши на своём подносе, словно кулинарный критик, оценивающий подачу.

— Ты не общаешься с семьёй?

— Зачем? — недоумевает она, как будто это совершенно идиотский вопрос. — Им и так прекрасно известно, где я.