Андрей Кокоулин - В эфирной полумгле
Андрей Кокоулин
В эфирной полумгле
Доктор Мортимер вовсю старался выглядеть весело и беззаботно.
Копаясь в саквояже, он насвистывал, достав стетоскоп, отбил такт носком туфли, а когда извлек из кармана шпатель, то зачем-то хохотнул, будто деревянная палочка была чем-то донельзя забавным.
— Итак, господин Стекпол, покажите мне ваш язык…
Соверен послушно раскрыл рот.
Доктор придвинул подсвечник, полный криво насаженных свечей, и перегнулся через низкий стол. Шпатель поелозил по языку, стукнулся в нёбо, прижался к щеке.
— Замечательно!
Изучив горло пациента, доктор опустился обратно в кресло. Палочка вернулась в карман, а пальцы уютно устроились поверх строгого, шелкового жилета.
— Вы плохо выглядите.
— Это все? — спросил Соверен.
Доктор вздохнул, привстал снова и, обхватив мягкими ладонями голову пациента, оттянул по очереди одно и другое веко.
— Бессонница?
— Нет.
— Мои порошки…
— К черту!
— Знаете, Соверен…
— Абрахам, Бога ради, избавьте меня от разговоров по душам! — впервые за время осмотра раздражился Соверен.
На его худом, неприятно заросшем лице на мгновение запечатлелось выражение крайнего неудовольствия, даже неприязни, но затем он взял себя в руки и, отклонившись, неподвижно застыл.
Доктор покряхтел, взгляд его скользнул по строю свечных огарков на исцарапанной крышке бюро, по пустой бутылке из-под вина на круглой банкетке и уперся в тяжелые складки темной шторы, сквозь которую напрасно пытался пробиться розовый свет утра.
— Я бы не хотел, чтобы человек, — осторожно подбирая слова, произнес доктор, — которого я вправе назвать, если не своим другом, то хорошим приятелем, с которым мы вместе…
Соверен шевельнул губами.
— Вы можете покороче, Абрахам?
— Как давно вы смотрелись в зеркало?
— Это важно?
— Вы совершенно… Эта темнота, пыль… Следы в холле. Я готов поручиться, что это следы моих туфель, оставшиеся там с прошлого раза.
— Я отпустил слуг. — Короткая улыбка у Соверена вышла виноватой. — Оставил только Эмерса и Хетчетта. А им наплевать на уборку.
— Боже! И вы говорите, что у вас все хорошо?
— Я этого и не говорю. Мы закончили, Абрахам?
— Да. Я… — доктор с сомнением качнул головой. — Впрочем, как хотите… Это, конечно, ваша жизнь, хотя вряд ли ей можно дать такое определение. — Он убрал в саквояж стетоскоп. — Но если бы вы сделали мне одолжение и вышли на улицу, прогулялись, подышали свежим престмутским воздухом…
Под немигающим взглядом он осекся.
— Я уже сделал вам одолжение, Абрахам, когда согласился на ваши еженедельные визиты. Эмерс вас проводит.
— Что ж…
Доктор вытолкнул свое крупное тело из кресла. Ему было очень досадно, что он впустую потратил полтора часа на дорогу и потратит еще столько же.
Морхилл все-таки почти пригород.
— Вот, — подобрав со спинки пальто, он выудил из кармана свежий номер «Престмутской хроники». — Если вас еще интересует жизнь снаружи.
Соверен не пошевелился.
Газета шлепнулась на стол. Пламя свечей дрогнуло, высветив заголовок: «Новая жертва найдена в Гэллопи-сквер». На отвратительного качества фотографии под заголовком с великим трудом угадывалась женская фигура, лежащая на камнях мостовой.
Доктор Мортимер постоял немного и, понимая, что никакой реакции от Соверена не дождется, шагнул к выходу из кабинета.
— Что ж, желаю оставаться.
Седой Эмерс, в грязном сером фартуке, надетом на потертый сюртук, предупредительно возник в проеме.
— Сюда, господин доктор, — произнес он хриплым голосом и увел визитера в чуть подсвеченную темноту.
Скрипнула дверь, впуская в холл легкое дыхание утра. Соверен услышал, как Эмерс спросил: «Вы на паровой повозке, сэр?». «Нет, я по старинке, — ответил ему доктор. — Это и быстрее, и надежнее». Затем Эмерс с доктором вышли на крыльцо.
Соверен, утратив безразличие и мгновенно сместившись, сдвинул штору с краю.
Абрахам Мортимер мутным пятном проплыл мимо окна, спустился на дорожку и, что-то сказав Эмерсу, направился к стоящей у ограды двуколке.
Смирная пегая лошадка была отвязана от прутьев. Накрутив вожжи на запястье, доктор тяжело забрался в повозку.
Эмерс махнул ему рукой.
Доктор, сердито нахохлившись, понудил лошадку к движению. Несколько мгновений — и двуколка скрылась в тумане, непременном, как само утро.
Соверен нахмурился, о чем-то размышляя, затем вернулся к столу и склонился над газетой. Прыгающее пламя оттенило женскую фигуру на фотографии. Часть мостовой рядом с пятном лица показалась ему темней, чем остальные камни.
Хлопнула дверь.
— Эмерс, — оживился Соверен, — как машина?
Слуга, заглянув в кабинет, пожал плечами.
— Уже запущена, сэр. Катушки мы почистили. Щетки с магнетического колеса заменили на те, что привез господин Фрисон.
— Что ж, пошли.
Темный коридор прошивал дом насквозь, от парадных дверей до выхода во двор, к конюшне и хозяйственному сараю. Соверен шагал размашисто, вбивая каблуки в паркетные плашки. Эмерс едва за ним поспевал. Свеча в его руке выхватывала из мрака то перила уходящей наверх лестницы, то кадку с камелией, то пустоту комнаты с поблескивающими в глубине стеклами.
К звуку шагов скоро примешался глухой, идущий из-под земли стук. Стук был сдвоенный — бум-бум! И через паузу снова — бум-бум!
Соверен свернул к подвалу.
Несколько ступенек, крепкая дверь, и Эмерс приоткрыл рот — стук возрос и сделался пронзительно-звонким, давя на ушные перепонки. Металл бился о металл.
Бум-бум!
В подвале было сыро и холодно. У стен лежала земля, с труб над головой капало. Стук бился о старую каменную кладку. К нему прибавились свист и колкое шипение.
Хозяин и слуга миновали участок с бочками из-под вина, обогнули по плиточной дорожке крепь, подпирающую ослабшее перекрытие, и очутились в обширном помещении, полном пара и тусклого электрического света.
Бум-бум! От стука, казалось, дрожали не только воздух и стены, дрожало все естество.
В бурлящих, расходящихся в стороны клубах установленная в центре паровая машина то показывалась, то теряла очертания.
От черного цилиндрического котла с отверстой пастью топки будто лапы паука отходили трубы и патрубки. Два из них врезались в цилиндры поменьше, внутри которых взад и вперед тяжело ходили поршни. Бум-бум!
Пар рвался сквозь щели. Волнами наплывал жар. Крутилось через кривошип гигантское колесо, от которого к потолку и в дальнюю стену уходили толстые провода.
