Питер Страуб - Мистер Икс
– Рути-тути…
Оборванец разделался бы со своей жизнью и сам, без моей помощи, если бы, закончив бормотать, внезапно не впился в меня взглядом, в котором омерзительно смешались удовольствие и смущение, и не сказал:
– Слушай, мужик… Ух ты, лопни мои глаза… А я вроде слыхал… Думал, ты… э-э-э…
Я вспомнил его. Некто Эрвин Лик по прозвищу Трубач – лет тридцать назад, в мой богемный период, любивший крепко поддать на дармовщинку молодой преподаватель английского в Университете Альберта.
– А Стар… Стар Данстэн случайно не…
Я схватил Лика за горло и влепил его голову в кирпичную стену. Он вцепился мне в запястье, а я, взяв его за лицо пальцами свободной руки, еще два раза хватил его головой о стену. Глаза бывшего собутыльника вылезли из орбит, и изо рта понесло тухлой рыбой. Когда я разжал пальцы, он свалился меж мусорных баков. Я с силой опустил ботинок ему на голову, услышал, как треснул череп, и бил ногой до тех пор, пока его голова не стала мягкой.
Этим идиотам давно пора научиться держать язык за зубами.
Великие Сущности, пребывающие в вечности, задержите свое внимание и помедлите, читая эти строки, начертанные Вашим Преданным Слугой. Только Вы можете понять мою уверенность в том, что грядут большие перемены. Священная миссия, вверенная мне и так интригующе туманно предсказанная Мастером из Провиденса, приближается к кульминации на своем земном пути. В то время как я незримо брожу по городу, поток информации ускоряется и уплотняется. Он несет мне надежду и обещает счастье, которого я трепетно дожидаюсь с той поры, когда в отрочестве я брал уроки у лисиц и сов в лесах Джонсона.
Вот сейчас, например, в некой комнате, заставленной микроволновыми печами и ноутбуками, профессиональный вор и – иногда, по совместительству – поджигатель по имени Антон Ля Шапель, по прозвищу Френчи спит без задних ног рядом с некой Кассандрой Литтл по прозвищу Кэсси – стервозной маленькой парикмахершей. Привет тебе, Френчи, мерзавец, каких свет не видывал! Ты еще не в курсе, но я-то знаю, что и твоя пустая никчемная жизнь в конце концов сослужит мне службу.
А вот на втором этаже дома, где сдаются внаем квартиры, Отто Бремен, охранник начальной школы, дремлет перед телевизором с почти допитой бутылкой бурбона, упокоившейся между его ног. Последние полдюйма сигареты неумолимо тают, огненное колечко крадется к двум пальцам правой руки. Логическая связь сигареты со второй профессией Френчи возможна, но на свете много возможностей, Отто, и независимо от того, умрешь ты в огне или нет (а я думаю, скорее первое, чем второе), я со всей нежностью, которую кукловод испытывает к своим неразумным и послушным созданиям, верю, что тебе знакомо ощущение триумфа, охватывающее меня в эту минуту.
Все дело в том, что в потаенных уголках моего города я уже вижу побеги и ручейки голубого огня. Он заиграл над Френчи и его партнершей; он ползет к руке охранника; в ожидании восхитительного момента он набирает силы, он затаился в водосточных желобах на Вишневой улице, где еще оставшиеся в живых Данстэны влачат свои жалкие жизни. Великие силы вступают в игру. Вокруг нашей крошечной сцены, ярко освещенной посреди необъятной космической тьмы, древние боги, мои истинные прародители, шелестят кожистыми крыльями и стучат немытыми когтями, собираются стать свидетелями того, что совершит их праправнук.
Свершилось великое радостное событие: Стар Данстэн вернулась домой умирать.
Ты слышишь меня, ничтожество?
Слушай, слушай, старый кожаный мешок, вот самое искреннее мое пожелание.
Пусть плоть твоя покроется волдырями, пусть за каждый ничтожный судорожный глоток воздуха тебе придется бороться из последних сил, а органы твои будут взрываться внутри тебя, но не все сразу, а один за другим; пусть глаза твои вылезут из орбит; именно так, а не иначе. И хотя лично мне не удастся управлять этим процессом, милая моя старушка, я сделаю все, чтобы устроить то же самое для нашего сына.
3
С самого начала меня не оставляло ощущение: что-то невероятно важное, без чего моя личность никогда не будет цельной, упущено. Когда мне было семь лет, мама рассказала мне, что, как только я научился самостоятельно садиться, я начал проделывать эту забавную штуку: оборачивался и пытался заглянуть себе за спину. Бац – упал, но в ту же секунду, повернув голову, опять смотрел туда же. Если верить Стар, тетушка Нетти говаривала: «Мальчик, видать, решил, что после рождения доктор отрезал ему хвостик». Дядя Кларк поддерживал разговор: «Похоже, ему мерещится, что кто-то к нему подкрадывается».
– Они все решили, что с тобой неладно, – говорила мне Стар. – Это для них само собой разумелось, поскольку твоей мамой была я. Так вот, я им говорю: «Мой мальчик Нэдди умница, и он просто наблюдает, как ведет себя в помещении его тень». Родственнички прикусили языки, потому что именно так все и выглядело: словно ты пытаешься разглядеть свою тень.
Вряд ли мне удастся описать сложное сочетание облегчения и неуверенности, которое вызвали в моей душе ее слова. Стар дала мне доказательство того, что мое чувство потери было реальным, потому как оно стало частью меня самого задолго до того, как я осознал его. До того как я научился ходить, в ту пору, когда мысли мои были не более чем регистрацией таких ощущений, как голод, страх, покой, материнское тепло, я уже испытывал чувство потери и, силясь заглянуть себе за спину, пытался отыскать утраченное. И если в шестимесячном возрасте я уже делал попытки найти нечто недостающее, не означало ли это, что прежде оно на самом деле существовало?
Несколько дней спустя я набрался смелости спросить маму о различии между мной и другими детьми. Кое-какие моменты вызывали у меня сомнения, как и прежде. Если все говорят, что у них есть отец, означает ли это, что отец должен был быть и у меня? Или, возможно, кто-то вроде дяди Кларка или дяди Джеймса пришел и подписал бумаги, или что там делают мужчины, чтобы стать отцом? Дядя Кларк и дядя Джеймс проявляли так мало отцовских чувств, что казалось, им стоило героических усилий терпеть мое присутствие. С самого начала я ощущал, что их гостеприимство напрямую зависит от моего поведения. Дети остро чувствуют подобное и знают, когда надо заслужить одобрение. Кроме того, проведенные с опекунами годы детства воспитали во мне чувство эмоционального долга, а моя мать была непредсказуема, как погода.
Летом того года, когда мне стукнуло семь, Стар пребывала в спокойно-расслабленных отношениях со своей родней и скользила по жизни со скоростью вполовину меньшей, чем была ей присуща. Впервые в жизни я услышал истории о ее детстве и о том, каким был я в своем раннем детстве. Она помогала тете Нетти на кухне и не мешала дяде Кларку разглагольствовать, не обзывала его воинствующим невеждой. Как истинная Стар Данстэн, она ходила на семинары по поэзии и вечерние курсы рисования акварелью в Альберте, который дядя Кларк называл «Альбино Ю».
