Ядвига Войцеховская - По ту сторону стаи
Я дёргаю звонок, и вскоре в комнате появляется подменыш; на нём ночной колпак, в руке свечной огарок.
- Миледи? - вопросительно тянет он, склонившись до пола. - Наверное, грог перед сном? При таком холодище, да сквозняках - верное средство, чтоб не простыть.
- Проводи мистера Монфора к Милорду.
- Да, миледи, - говорит челядинец. На его лице спектр чувств - от страха до обожания. - А если Милорд спит?
- Всё равно, - решаю я.
Видимо, это не идёт вразрез с правилами; челядинец часто кивает и семенит к выходу. Монфор следует за ним. Выражение его лица так знакомо. Оно мне о чём-то напоминает. Монфор похож на нас всех - потому что лицо его непроницаемо. Теперь он как нельзя больше похож на родовитого потомка древней Семьи, кем, собственно, и является. Он принял решение.
- Одну я вас тут не оставлю, - вдруг твёрдо говорит Монфор, и дверь за ним захлопывается.
Он вернётся уже одним из нас. И я со вздохом откидываюсь на подушки.
Прислужник, переваливаясь с боку на бок, быстро идёт по длинным коридорам огромного полуразрушенного здания. Эдвард еле поспевает за ним.
Он первый - и, судя по всему, последний раз в жизни принимает настолько серьёзное решение. Он надеется, что сможет поговорить с Милордом прежде, чем тот прикончит его на месте. А, может быть, и не прикончит, кто знает?
Эдвард понимает, что не может больше быть с теми, с кем был, потому что сегодня он стал убийцей. Но не только в этом дело. Он осознаёт, что на той, бывшей стороне, находятся точно такие же убийцы, как и на этой. Он видел это собственными глазами. С тех пор, как "допрос с пристрастием" стал нормой, очень многие, и правые и виноватые, погибали от их руки. И если бы имя Ядвиги Близзард не было на слуху, если бы её фотография сразу же не появилась в утренней газете, она так же могла просто сгинуть без следа в подвалах Сектора.
Так чем Милорд отличается от Внутреннего Круга? Только тем, что не прикрывается красивой ложью под лозунгом: всё, что делается, - делается во имя добра и равенства всех со всеми.
Какое, к Создателю, добро и равенство, - мрачно думает Эдвард, созерцая впереди себя уродливую фигуру подменыша. Какое взаимопроникновение миров? Но это всё второе. Первое - это Ядвига Близзард.
Карлик вводит его в полутёмную комнату, освещённую только пламенем горящего камина, и низко кланяется. Перед камином стоит кресло с высокой спинкой, в котором кто-то сидит, вытянув ноги к огню. Эдвард видит руку с чёрным перстнем, лежащую на подлокотнике.
- Ну вот, наконец, ты и пришёл, - говорит кто-то таким знакомым голосом.
Рука с кольцом делает повелительный жест, приказывая приблизиться, но Эдвард, подошедший и без того уже совсем близко, в изумлении пытается увидеть лицо человека в кресле.
- Здравствуй, Монфор, - говорит тот. Отсвет пламени падает на его лицо, и Эдвард видит, что в кресле сидит Джеймс Райт.
Они долго смотрят друг на друга. Эдвард встречается взглядом с вертикальными зрачками и уже не может отвести глаз. Его затягивает в бездну, которая открывается перед ним. И только одно слово не выветривается куда-то прочь, а бьётся в такт сердцу: Близзард - Близзард - Близзард...
- Хорошо. Ты получишь её. Ты получишь ВСЁ. ЧТО. ЗАХОЧЕШЬ, - вдруг слышит он словно сквозь вату.
Наконец проходит несколько мгновений, и наваждение исчезает. Райт отводит взгляд и снова смотрит на пляшущий в камине огонь. Эдвард чувствует поток, дарующий ощущение силы, вечности, власти, спокойствия... да много чего ещё, окутывающий его.
- Да, Эдвард, - он получает ответ на невысказанный вопрос. - Так сложились звёзды. И Райт, и хозяин - теперь я. Пока хозяин только для этих людей, волей судеб оказавшихся по ту сторону закона, но скоро - и даже не сомневайся в этом - для всей нашей Британии. Признаешь ли ты меня как своего владыку?
- Да, - тихо говорит Эдвард и сам не слышит своего голоса. Он задал бы Райту тысячу вопросов. Задал бы, если бы.
- Ты понимаешь, что это - на всю жизнь? - слышит он второй вопрос. А в голове всё вертится: Близзард - Близзард - Близзард...
- Я ведь сказал, что ты получишь её, - спокойно говорит Милорд, и Эдвард кивает.
- И ты согласен разделить с ней её участь, какой бы она ни была? Участь беглой каторжницы с клеймом на руке?
Эдвард сглатывает и снова кивает.
- Подойди, - приказывает Милорд. - Полагаю, сейчас самое время ввести новое правило, которое вместе с силой слов Клятвы отрежет путь назад трусам и изменникам. Думаю, ты сам понимаешь, что необходимо уравнять в правах тебя и других людей, нашедших пристанище в этом доме. Надеюсь, ты не боишься боли?
Сил у Эдварда хватает только на то, чтобы снова качнуть головой, на этот раз отрицательно. Но он, хоть убей, не понимает, при чём тут какое-то правило... или что там ещё? Не понимает до тех пор, пока Милорд не подходит к камину и не вынимает что-то из самого пекла, вздымая сноп искр, которые тут же улетают в дымоход. Что-то металлическое, докрасна раскалённое. Зачем он оставил прямо в пламени каминные щипцы?! Нет. Не щипцы.
Попросту тавро. Такое же, какое касалось когда-то руки Близзард.
- Ты не передумал? - насмешливо спрашивает его будущий хозяин. - Разделять участь гораздо сложнее на деле, чем на словах. Это достаточно болезненно, Монфор, уж тебе ли не знать, с твоей-то... работой?
Какой, к чёрту, работой? Ах, да... Надо же, как странно - а ведь он всегда чувствовал, что это точно не его путь. А его путь, - какой он?
- Твой путь - рядом с ней, - отвечает Милорд на невысказанный вопрос. - Или нет?
- Да, - твёрдо говорит Эдвард.
Он уже давно не слышит голоса разума, шепчущего о более чем десяти годах разницы в возрасте, о шраме, пересекающем левый глаз, об объявлениях, висящих на каждом столбе, где под её фотографией жирным шрифтом напечатана сумма вознаграждения - в десять тысяч монет золотом. О своей Семье, о своей работе, с которой придётся попрощаться. Обо всех тех людях и соплеменниках, кого ему наверняка случится убить, потому что с этого момента он перестанет принадлежать себе, и будет принадлежать только этому человеку с тавром в руках, когда-то бывшему его другом. Он думает только о НЕЙ, и ему уже всё равно, кем бы она ни была.
- Да, рядом с ней, - ещё раз говорит Эдвард и прибавляет: - мой Господин.
А потом закатывает рукав на левой руке и несмело протягивает её вперёд. Кожа белая, без единого пятнышка. Никогда, даже в самом страшном кошмаре не мог он себе представить, что здесь когда-нибудь будет выжжен ненавистный символ, которым клеймили тех, кто оправил на тот свет его родных, не посмотрев ни на что и не оглядываясь на палача.
