Энн Райс - Талтос
— Ох, как здесь тепло, — сказал он. — Так тепло…
— Да, сэр, и есть молоко.
Возле кровати стоял на столике высокий стакан с молоком. Эш быстро выпил его. Девушка уже расстегивала пуговицы на его рубашке.
— Спасибо, милая, моя милая малышка, — поблагодарил ее Эш.
— Спите, мистер Эш, — ответила девушка.
Он тяжело упал на кровать, почувствовав, как его накрывает теплое пуховое одеяло и подушка сминается под щекой. Кровать была удивительно мягкой, уютной. Она словно обнимала его, погружая в первый круг сна и унося вдаль.
«Горная долина, моя долина, и озеро, лох, мой лох… моя земля…»
Предатель собственного народа…
Утром Эш быстро съел завтрак прямо в спальне, а его служащие уже готовились к немедленному возвращению. Нет, на этот раз он не собирается спускаться к собору, сказал он им. И — да, он прочитал статьи в газетах. Святой Эшлер, да, он тоже слышал эту сказку.
Юная Лесли была изумлена:
— Вы хотите сказать, сэр, что мы не поэтому приехали сюда, не для того, чтобы увидеть гробницу святого?
Эш только пожал плечами:
— Мы как-нибудь еще вернемся сюда, дорогая.
В другой раз, возможно, они могли бы совершить эту небольшую прогулку.
К полудню Эш уже был в Лондоне.
Сэмюэль ждал его около автомобиля. Он принарядился в твидовый костюм со свежей, накрахмаленной белой рубашкой и галстуком и выглядел как маленькая копия настоящего джентльмена. Даже его рыжие волосы были достойно причесаны, а лицом он походил на респектабельного английского бульдога.
— Ты оставил цыгана одного?
— Он ушел, пока я спал, — признался Сэмюэль. — Я и не слышал, как он исчез. Просто смылся. И записки не оставил.
Эш несколько мгновений размышлял.
— Может быть, это и хорошо, — сказал он. — Почему ты мне не сказал, что все женщины умерли?
— Дурак. Я бы не позволил тебе туда отправиться, если бы у них были какие-то женщины. Тебе следовало бы это знать. Ты вообще не думаешь. Ты не считаешь годы. Не пользуешься разумом. Ты играешь в свои игрушки и в свои деньги, во все твои милые вещицы. И ты забыл. Забыл, и именно поэтому ты счастлив.
Машина унесла их от аэропорта к городу.
— А ты поедешь домой, к своей детской площадке в небесах? — спросил Сэмюэль.
— Нет. Ты ведь знаешь, что не могу. Я должен найти цыгана, — ответил Эш. — Я должен узнать тайны Таламаски.
— А та ведьма?
— Да. — Эш с улыбкой повернулся к Сэмюэлю. — И я должен, наверное, найти ту ведьму. Хотя бы прикоснуться к ее рыжим волосам, поцеловать белую кожу, впитать ее запах.
— И?..
— Откуда мне знать, маленький человек?
— Ох, ты знаешь! Все ты знаешь.
— Тогда оставь меня в покое. Если этому суждено случиться, то мои дни наконец сочтены.
Глава 6
Мона открыла глаза. Она слышала, как часы пробили восемь, медленно, глубоко, сочно. Но ее разбудил другой звук: резкий звонок телефона. Должно быть, он донесся из библиотеки, решила Мона, а это было слишком далеко от нее, и он звонил очень долго, ожидая ответа. Мона перевернулась, уютно устроившись на большом бархатном диване с множеством разбросанных по нему подушек, и через окно уставилась в сад, залитый утренним светом.
Солнце уже вливалось в окна, окрашивая полы в прекрасный янтарный цвет.
Телефон наконец умолк. Наверняка кто-нибудь из прислуги снял трубку: Кален, новый водитель, или Янси, молодой парень, прислуживавший в доме, который, как говорили, уже к шести утра всегда был на ногах. А может быть, даже старая Эухения, всегда теперь очень торжественно смотревшая на Мону, когда они встречались.
Накануне вечером Мона прямо в новом шелковом платье заснула здесь, на этом самом греховном диване, где они с Майклом проделали это, и хотя она изо всех сил старалась думать о Юрии, который наконец позвонил и оставил Селии сообщение, что с ним все в порядке и он очень скоро снова свяжется со всеми, она обнаружила, что думает о Майкле, думает о тех трех «моментах» и о том, каким это было недопустимым и, возможно, самым прекрасным ее эротическим опытом.
Нельзя сказать, что Юрий, любовник ее снов, не был великолепен. Но они были уж очень осторожны друг с другом. Да, они занимались любовью, но самым безопасным из всех вообразимых способов. И Моне оставалось только желать, чтобы она была в ту последнюю ночь более свободна в своих обычных необузданных желаниях.
Необузданные. Моне по-настоящему нравилось это слово. Оно ей подходило. «Ты ведешь себя необузданно». Именно так могли сказать ей Селия или Лили. А она бы ответила: «Ценю комплимент и полностью с вами согласна».
Боже, если бы только она сама поговорила с Юрием! Селия ему сказала, чтобы он позвонил на Первую улицу. Почему он этого не сделал? Откуда ей знать?
Даже дядя Райен был рассержен.
— Нам необходимо поговорить с этим человеком! Нам необходимо поговорить с ним об Эроне!
Но самым печальным было то, что с Юрием говорила Селия, ведь никто в мире, может быть, кроме Моны, не знал, что Эрон значил для Юрия. Ей-то он доверился, предпочитая разговаривать, вместо того чтобы заняться любовью в ту их единственную украденную ночь. Где он был теперь? Как его дела? В те несколько часов страстного общения Юрий был чрезвычайно эмоциональным. Когда он на своем упрощенном английском — самом прекрасном английском для человека, для которого этот язык был вторым, — рассказывал Моне о ключевых событиях своей трагической, но изумительно успешной жизни, его черные глаза сверкали.
«Нельзя же просто взять и сообщить цыгану такое известие… — размышляла Мона. — Мол, знаете, вашего старейшего друга переехал какой-то сумасшедший!»
И тут Мону словно ударило. Телефон звонил… А что, если это был Юрий, а ее не смогли найти? Никто ведь не видел, как накануне вечером она вошла сюда и свалилась на диван.
Конечно, с того момента вчерашнего дня, когда Роуан встала на ноги и заговорила, внимание Моны было полностью приковано к ней. Зачем Роуан попросила ее остаться здесь? Что должна была Роуан сказать ей, только ей, наедине? Что на самом деле было на уме у Роуан?
С Роуан все было в порядке, это уж точно. Весь день напролет и весь вечер Мона наблюдала за тем, как она набирается сил.
Роуан не проявляла ни намека на то, что собирается снова соскользнуть в то молчание, что держало ее в плену три недели. Напротив, она с легкостью вернулась к управлению домом. Поздно вечером, после того как Майкл лег спать, Роуан спустилась, чтобы утешить Беатрис и убедить ее подняться наверх и лечь спать в старой комнате Эрона. Беатрис сомневалась, вправе ли она пользоваться «вещами Эрона», но в итоге призналась, что свернуться калачиком в его кровати в гостевой спальне было как раз тем, что ей хотелось сделать.
— Она будет ощущать вокруг себя запах Эрона, — с почти отсутствующим видом пояснила Роуан Райену. — И будет чувствовать себя в безопасности.
Мона подумала, что это не совсем обычное замечание, но наверняка фокус как раз и был в желании очутиться в постели супруга после его смерти. Люди сказали бы, что это очень хорошее лекарство от горя. Райен так беспокоился о Беа, беспокоился обо всех… Но в присутствии Роуан он напускал на себя важный вид, демонстрируя серьезность и опытность, как и положено в присутствии главы семейства.
Роуан отвела Райена в библиотеку, и в течение двух часов, оставив дверь открытой для всех желающих послушать или поучаствовать, они обсуждали все подряд: от планов медицинского центра Мэйфейров до различных подробностей домашних дел. Роуан пожелала увидеть медицинскую карту Майкла. Да, он выглядел сейчас таким же здоровым, как в тот день, когда они познакомились. Но ей нужна была карта, и Майкл, не желая спорить, предоставил дело Райену.
— Но как насчет твоего состояния? Ты ведь знаешь, они там хотят, чтобы ты прошла исследование, — говорил Райен в тот момент, когда Мона вошла в библиотеку, чтобы пожелать им спокойной ночи.
Юрий оставил свое сообщение на Амелия-стрит как раз перед полуночью, и Мона успела уже пережить достаточно ненависти, любви, горя, страсти, сожалений, желания и мучительных подозрений, чтобы наконец полностью лишиться сил.
— У меня нет времени на все эти тесты, — ответила Роуан. — Есть вещи куда более важные. Например, что нашли в Хьюстоне, когда открыли ту комнату, в которой меня держал Лэшер?
В этот момент Роуан замолчала, потому что увидела Мону.
Она встала, как будто приветствовала какого-то важного взрослого человека. Глаза у нее теперь блестели и были уже не столько холодными, сколько серьезными — по-настоящему важная перемена.
— Я не хотела вам мешать, — сказала Мона. — Просто не хочу возвращаться домой, на Амелия-стрит, — сонно произнесла она. — Вот я и подумала, что если бы могла остаться здесь…
