Влада Медвденикова - Дети войны
Рядом со мной Эркинар. Его глаза закрыты, он вслушивается в голоса видений и снов.
Над нами разноцветные своды шатра. Дверной полог откинут, часть стен поднята, подвязана, как паруса на реях. Солнце сияет на ярких подушках, на серебряных цепочках в волосах Эркинара, искрится на камешках в ладонях Аянара. Утренний воздух течет прохладой, звенит голосами птиц и шумом лагеря.
Я хмурюсь, глядя на карту. На ней лишь два черных камня, — один неподалеку от побережья, где мы сейчас, второй — там, где лагерь моих младших звезд. Лишь единицы остались в городе и в других частях мира.
— Нет, — говорю я. — Город не должен оставаться незащищенным. Туда перебросим несколько крылатых команд и отряды стрелков. И побережье не должно быть пустым. Даже побережье пустошей. Перебросим сюда, сюда, сюда.
Я показываю, и Аянар кивает, выкладывает черные камешки на карту. Я закрываю глаза на миг. Я забылся, лидер не я, а он, нельзя так разговаривать с ним. Но Аянар спокоен, — кладет последний камень на дальний берег, смотрит на меня вопросительно.
Что ж, он хотел, чтобы я помогал ему.
Но я скоро отправлюсь в море. Мир не будет беззащитным, — почти все мои предвестники останутся здесь, их оружие еще помнит жар битвы, машины готовы взмыть в небо. Но кто отдаст приказ, когда я буду далеко?
Я связан со своими звездами, они связаны со мной. Ничто, даже море, не должно заглушить мой голос, — в любой миг я смогу позвать оставшихся в нашем мире. Смогу узнать, что происходит здесь, и, если дома случится беда, вернусь.
Я оборачиваюсь к Эркинару. Его глаза движутся под закрытыми веками, и мне кажется — если прислушаюсь, — уловлю отголоски видений. Но я слышу лишь гул лагеря и шепот ветра — карта вторит, ее края загибаются, шуршат.
— Что ты видишь? — спрашиваю я у Эркинара. — Наш мир в безопасности?
Эркинар медленно кивает, открывает глаза.
— Да, — говорит он. Его взгляд все еще далекий и темный, зрачки неразличимы. — Никто не приплывет ни в ближайшие месяцы, ни в ближайшие годы. Никто не нападет.
Это значит — я могу быть спокоен, могу плыть. Но месяцы и годы — такой краткий срок. Мы сражались не для того, чтобы стать свободными лишь на месяцы или годы. Мы воевали, чтобы вернуть свой мир — навсегда.
Солнце льется сквозь цветные своды, но по ту сторону ярких полотен, по ту сторону осеннего ветра и небесной синевы, — я вижу багровый свет. Звезда, носящая мое имя, пылает, взывает ко мне. И я отвечаю ей.
Безмолвно, я обещаю: Никто больше не сумеет завоевать нас, никогда. Мы уничтожим любых врагов, кем бы они ни были, где бы они ни были.
Может быть, для этого я должен плыть за море? Может быть, для этого нам нужна флейта?
Словно повторяя мои мысли, Аянар спрашивает:
— Только месяцы и годы? А после?
Эркинар качает головой.
— Слишком много путей, — говорит он. — Все зависит от нас.
Когда мы выходим из шатра — солнце уже в зените. Аянар исчезает среди своих предвестников, среди яркой одежды и волн преображения. Эркинар шагает рядом со мной.
Я чувствую его взгляд, — ищущий и беспокойный, как в тот день, когда он встретил меня здесь, в лагере, и сказал: «Прости меня».
Теперь я знаю, за что ты просил прощения, Эркинар.
Я стараюсь не сердится на него, но обида тлеет, словно угли, стена спокойствия трескается, не может устоять. Не хочу думать об этом — сейчас не время, у меня столько дел, — но вновь тянусь в глубину души, пытаюсь заглянуть за завесу беспамятства. Я чувствую — она стала прозрачной или исчезла вовсе, но я все еще не могу дотронуться до забытых воспоминаний.
— Ты знал, — говорю я.
Я не смотрю на него — не хочу видеть, как мой лучший друг отводит взгляд, как ищет слова. Даже если ему никто не рассказал, он не мог не знать. Он глава прорицателей и видит скрытое.
— Я должен был молчать. — Эркинар касается моей руки — жест примирения, раскаяния и тревоги. — Старшая звезда велела мне.
Я хочу сказать ему: ты хороший предвестник, всегда делаешь то, что тебе велят. Молчишь, когда просят молчать, никогда не нарушаешь волю старших.
Эта мысль звенит от яда, и я сдерживаю ее. Я успокаиваюсь — словно против воли. Гнев гаснет, день светлеет, прохладный ветер дурманит, как дым в чертогах пророчеств, голоса птиц сплетаются в колдовскую песню.
Я отдергиваю руку. Я не мог сам успокоиться так быстро.
— Прекрати, — говорю я Эркинару.
Мы стоим друг напротив друга, противоположности, черный и белый свет. Моя сила разрушает, его сила проникает за грань и исцеляет душу, а прикосновение — успокаивает тревогу. Я столько раз просил его не делать так.
— Прости, — говорит Эркинар. Он смотрит мне в глаза сейчас. Быть может, он и не думал отводить взгляд.
— Если бы я не простил тебя, — отвечаю я, — говорил бы с тобой по-другому.
Дурманящий покой исчез без следа, и мой голос звучит слишком резко, слишком зло. Я знаю, я не прав, но не могу сдержаться. Мой лучший друг столько лет смотрел, как я живу с покалеченной памятью, и молчал об этом, не выдал себя ни в снах, ни наяву.
— Не проси прощения, — говорю я ему. — Лучше помоги Рэгилю. Помоги Арце.
Эркинар сжимает мою руку, — и я чувствую, как обещание бьется в его ладонях. «Я помогу, — говорит биение его крови. — Я обещаю».
Я киваю.
Мне пора, я должен отправляться на берег. Туда, где ждут мои предвестники и корабль, окрашенный цветом войны.
22
Все было таким привычным и знакомым: чуть приметная дрожь сиденья, гул двигателей, изогнутые борта машины — прозрачные сейчас, — и небо за ними. А качающаяся палуба, соленые брызги и тлеющий в груди страх, — отступали, словно воспоминания о кошмарном сне.
Мы возвращались с тренировки.
Мне все еще сложно было называть выход в море тренировкой, он больше походил на испытание. Но мы в очередной раз устояли перед морем, и теперь машина несла нас домой.
Я улыбнулась, удивляясь своим мыслям. Чуть больше недели прошло — а лагерь преображения уже стал моим домом.
Машина разворачивалась, шла вниз. За бортом теперь проносилась земля, становилась все ближе. Я взялась за поручень, подалась вперед, — хотела увидеть, как мы будем садиться.
Руки пилотов скользили по панели управления, оставляли цветные следы. Поляна поворачивалась, приближаясь, черные тела машин внизу вспыхивали, отражая солнце. Двигатели пели все громче, и разговоры тонули в их шуме. Но воины нашего отряда не замолкали, смеялись, пытались перекричать гул турбин, и море отдалялось от нас, даже память о нем тускнела.
На тренировках, среди волн и на берегу, мы слышали приказы Мельтиара, повиновались его словам и были одним отрядом, одной душой и сердцем, — даже его личные предвестники были неотделимы от нас. Но сейчас крылатая четверка летела в своей машине, а здесь остались только младшие звезды, и без труда было видно, кто с кем связан незримыми узами. Отряд вновь распался на команды, все сидели по двое, по трое, касались друг друга, говорили друг с другом. Четыре команды, — и только я одна, сижу с краю, молчу, держусь за поручень и сжимаю оружие.
