Олег Гладов - Смех Again
Родители были в шоке. Но в ещё большем шоке была Наташка, когда увидела в родительской спальне Дашку и Ваньку — своих брата и сестру.
— Ой, какие! — она положила Генку на стол и склонилась над колыбельками. — А кто из них Дашка?
В этот момент Генка захныкал, и через несколько секунд вся троица орала в голос. Наташка схватила своего сына, мать Дашку. Прибежавший отец — Ваньку. Все принялись успокаивать малышей, но те всё равно орали как резаные.
— Спелись, — сказал Евгений, энергично потряхивая сына.
Вечером, сидя за столом, отец сказал, отодвинув тарелку с курятиной:
— Наталия… Ты знаешь, что я не одобряю твоё поведение… Но Генка наш внук, поэтому мы примем его, как родного… В Москву его везти незачем… Здесь ему лучше будет, на свежем воздухе… Тем более сама видишь… Обстановка сейчас подходящая…
Валентина с благодарностью посмотрела на него. Она сама хотела сегодня перед сном поговорить с мужем, но боялась этого разговора, ожидая скандала.
— Спасибо, — сказала Наталья просто.
Скандал всё-таки случился. Через месяц. Когда отец вытащил Наташку за волосы из под лафета с сеном, где она предавалась греху с одним из пяти колхозных трактористов.
— Бл*дища! — орал он, стегая её ремнём по ягодицам и наматывая чёрные, как смоль волосы, на свой немаленький кулак. — Хватит мать позорить, курва!
В тот же вечер Наташка собрала свои короткие платьица в чемоданчик и, не попрощавшись, ушла из дома.
Мать проплакала всю ночь и ещё год боялась упоминать при муже имя дочери. Она так и не сказала ему, что через неделю после отъезда Натальи ходила на станцию и узнала у кассирши, чьего сына когда-то учила, что Наташка купила билет на московский поезд. Больше она и Евгений свою старшенькую никогда не видели. Валентина вспоминала о ней каждую ночь перед сном и первые несколько лет даже плакала украдкой от мужа.
Евгений, когда гнев его улёгся, тоже вздыхал тайком. А когда праздновали совершеннолетие Генки, признался Вале, что жалеет о своём поступке. Валентина тогда разрыдалась: её материнское сердце обливалось кровью при мыслях о дочери. Ни одной весточки от родной кровиночки за шестнадцать лет!.. Где она? Что там с доченькой? Замужем, наверное, уже… А муж хороший ли? Не обижает её? И детки, наверное, есть…
— Простил бы ты её, отец… — сказала она сквозь слёзы.
— Да простил уже давно… — покачал головой Евгений. — Только как ей сказать об этом… адрес не знаешь?
Он втайне надеялся все эти годы, что жена потихоньку от него переписывается с Наталией. И когда узнал, что нет — расстроился ещё больше.
— Ей ведь тридцать пять в этом году, — сказала Валя, шмыгая носом, — это мне столько было, когда я её последний раз видела.
В этом мае в доме Мишиных отпраздновали сразу три двадцатилетних юбилея: Дашкин, Ивана, Генкин. По этому поводу было испечено три гигантских пирога. Одинаковых с виду, но с разной начинкой. Дашке — с вареньем из чёрной смородины, Ивану — с яблоками, Генке — медовый.
Дашка ещё сказала, уплетая свой:
— Здорово, что все мы майские…
И все очень смеялись, когда Генка добавил:
— Ага… Майские жуки…
Вообще в этой семье умели веселиться.
Наталия?.. Наталия навсегда осталась семнадцатилетней. Её лихое и хмельное турне по жизни оборвалось после трёх ударов остро заточенной финкой. У финки была чёрно-белая наборная ручка и долгая интересная судьба. Не такая короткая, как Наташкина жизнь. Никто из родных так и не узнал, что она закопана в лесополосе под Смоленском. В пяти метрах от знака «Аварийно опасный участок дороги».
Сварить Правильный Борщ, состоящий из множества ингредиентов — всё равно, что собрать действующий боевой вертолёт по чертежам журнала «Сделай сам». Не каждому дано. Дашке — дано.
Дашка.
Она с детства помогала матери по хозяйству и к своим двадцати годам умела всё, что положено уметь справной деревенской жене. Вот только замуж не спешила. Трижды уже приходили к Валентине и Евгению сваты — и трижды уходили ни с чем.
— Чего хвостом крутишь? — спрашивал отец строго. — Смотри, докрутишься, кому
нужна будешь?
— Отстаньте, папа, — говорила она обычно и, дёрнув косой (будто и вправду
хвостом крутит), выходила из комнаты.
Дашка девкой была не глупой и отлично знала, что нужна будет ещё долго. И даже знала кому: не было такого парня в Уткино, который отказался бы пошарить за пазухой у этой светловолосой зеленоглазки с пухлыми губами. Вон, как у неё там всё… Так и просится в ладошки. Хотя в ладошки вряд ли поместится.
Частенько, готовясь ко сну и раздевшись донага, она, расчёсывая свои длинные и мягкие, как лён, волосы, рассматривала своё отражение в большом старом зеркале. Она, как и все красивые девушки, знала, что красива. И хотя её лучшая подружка Любка Толокольникова частенько любила повторять, имея в виду себя:
— Ну и чё, што дура? Зато красивая! — Дашка знала, кто из них двоих по-настоящему хорош собой.
Сегодня после того, как все дела, связанные с приездом отца, были сделаны, а гости улеглись спать, она дольше обычного стояла возле зеркала. Гости… Аня её внимания удостоилась постольку поскольку, а вот брат этот неожиданный и его друг…
Про Сашку, сына дяди Бориса, она слышала. До их семьи дошёл однажды слух, что он поступил в суворовское училище, а как там дальше — никому известно не было… Она пыталась представить его себе, и всегда Саша Мишин являлся ей в образе молодого офицера, в отглаженной форме и почему-то с букетом красных роз.
А оказалось, он на офицера совсем не похож. Единственное, что у него от военного — просторные шорты защитного цвета с накладными карманами. В Уткино шорты никто не носил, поэтому выглядело всё это странно: и собачья цепь на поясе, и рюкзак за спиной, и татуировки… И говорит он не по-здешнему… И друг его Николай такой же. Молчит только… и глаза странные…
Они были совсем не похожи на местных. И на студентов из города, приезжавших на практику. И те, и другие обычно пялились на неё и свистели вслед, а эти, словно инопланетяне… Ей даже было чуть-чуть — самую малость — обидно, настолько она привыкла к одинаковой реакции незнакомых мужчин…
Брат-то ладно… а Николай этот? Неужели эта Аня лучше её?
Дашка отложила расчёску, откинула волосы за спину и отошла подальше от зеркала, чтобы увидеть себя целиком. Она крутанулась в одну сторону, потом в другую: ну вот… Там, где надо — кругленько. Там, где не надо — и нету ничего лишнего…
Она провела ладонью по своему животу и, выключив свет, легла в постель.
