Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария

- Ты меня любишь? - спрашиваю я, обернувшись к юноше, который скоро тоже переселится в эту комнату. - Да?

На этот раз он не отвечает – его трясёт. А потом он складывается пополам, и его выворачивает наизнанку, а я смотрю и смеюсь. Моё отражение в зеркале танцует с Бароном…

***

Смеюсь, когда просыпаюсь. Этот жуткий смех пугает меня саму. Я резко сажусь, вижу свою комнату… То есть гостевую в доме Фетисовых. Пытаюсь отдышаться, но вспоминаю кровь в той проклятой комнате…

Меня тоже тошнит.

Я сваливаюсь с кровати и ползком, но торопливо добираюсь до ванной. Цепляюсь за раковину, и меня выворачивает. Ромом.

Я смотрю, как он исчезает в сливном отверстии, и меня трясёт так, словно это я, а не тот мальчик из сна – следующая жертва.

А сна ли? Я помню вкус рома. Запах сигары. Спящие не слышат запахи, им не даны тактильные ощущения. А я помню холодную руку блондина и даже твёрдость его коленей. Я помню вкус крови того, полумёртвого, в комнате…

От этого воспоминания меня снова рвёт. Я торопливо включаю воду и пью её, лишь бы смыть привкус перца во рту, господи, да как же это, как же так?

ЛаШонда говорила, что Барон ответственен за вещие сны. Что наверняка поначалу он станет посылать их мне чуть не каждую ночь, если захочет. Потом, когда надоест, я смогу от них защититься, но сейчас…

И это был вещий сон? Словно осколок реальности? Обо мне? Я стану такой? Такой… Боже!

Я видела отражение в зеркале во сне, и это была я…

Меня ещё долго колотит от озноба на полу ванной, и я плачу, словно мама опять умерла, а я только что об этом узнала. Мне кажется, я выплакиваю себе все глаза, но это снова не помогает.

Я стану такой. Таким чудовищем. А что, я же хотела власти? У меня во сне была власть – много власти.

Кое-как, цепляясь за бортик раковины, я встаю и смотрю на себя в зеркало. Мне противно.

Если я не остановлюсь, это сбудется. Я просто это знаю. Да.

Пожалуйста, кто-нибудь, остановите меня!

Долго, очень долго я смотрю на своё отражение. Никто мне не поможет, кроме меня самой. Я же давно это знаю. Никто. И я не стану тем монстром. Лучше остаться трусихой.

Господи, я сегодня думала о смерти Иры, а с Антоном… Как я себя с ним вела! Если он однажды всё вспомнит…

Вспомнит. Если он всё вспомнит, он не позволит с собой так поступать. Он остановит меня. Он всё будет понимать, больше не будет моей куклой. Да, ему будет больно, но лучше так, чем… то, что сейчас. Пусть это будет последний приказ, который я ему отдам.

Решившись, я кладу руку на золотую нить, снова видимую и громко желаю:

- Я хочу, чтобы ты снова стал самим собой. Как раньше. Пожалуйста.

Мне кажется, что нить дрожит – а больше ничего и не происходит. Господи, что я наделала, они же уничтожат меня вместе с отцом…

Да и к чёрту. Лучше так, чем то, что я только что увидела. Такой я не стану. Никогда. Ни за что.

Я умываюсь, потом возвращаюсь в комнату, нахожу куклу, которую сделала для Иры. Чтобы она стала вольтом, волшебной, над ней нужно прочесть заклинание. А пока это просто кукла. И я распарываю её, выворачиваю и бросаю в мусорное ведро. Никакого проклятья. Никакой магии, кроме той, что поможет мне избавиться от всего этого и жить, как раньше. И никакого вуду потом.

Когда я снова засыпаю, мне не снится Барон. Мне снится перекрёсток. Я стою у пересечения двух дорог: одна прямая и короткая, над ней клубится чёрный туман; другая извилистая и длинная, совершенно обычная. Две дороги – чёрная и серая.

Прямая манит – идти по ней будет легко, а ещё она быстрее приведёт к цели.

Но я отворачиваюсь от неё и ступаю на обычную. Заставляю себя – первый шаг даётся тяжело. Второй уже легче, третий – совсем легко. Лучше быть как все, чем быть чудовищем.

Чёрная дорога исчезает за поворотом.

[1] Да (фр.)

[2] Я буду говорить только с девочкой. Вы – уходите. (англ).

[3] Ну уж нет. Она не говорит по-английски. (англ.)

[4] Говорит. Уходите, или я ничего не скажу (англ).

[5] В религии вуду лоа-посредник между духами и людьми. К нему обращаются, если хотят вызвать в мир людей других духов. Иногда его путают с Бароном Субботой, потому что Легба (Папа Легба) также может провести душу в загробный мир и помочь родственникам связаться с нею. Но это не прямая его обязанность, как у духов смерти.

[6] Имеется в виду роман В. Гюго "Отверженные"

[7] Русский любовник (англ).

[8] Ты любишь меня? (англ)

[9] Конечно, мадам! (англ)

[10] Открой, дорогуша (англ).

Глава 6

Моя могила разрыта и пуста.

Я знаю, что мёртв, знаю, что должен лежать в гробу, и очень этого хочу. Никогда больше не слышать барабанов и не плясать под них, как верёвочная кукла.

Я мечтаю о покое.

Вместо этого я помню всё. Как Ира захлёбывается криком – ещё в коридоре больницы. Я лежу в реанимационной, но отлично её слышу. Тонко и безостановочно пищит прибор ЭКГ, врач тянется его отключить. Сосредоточенная медсестра отсоединяет капельницу и электроды. Сквозь полуразомкнутые веки я вижу, как папа поддерживает мать. Какой у него застывший взгляд, и как она дрожит, пряча лицо у него на груди.

Я помню небо в день моих похорон. Оно серое, с него падает снег. Эти снежинки ложатся мне на ресницы, но не тают – я отлично помню их узоры.

Я помню чьё-то сдавленное рыдание и шелест обёрточной упаковки для цветов. Вижу дрожащие на ветру чёрные ленты венков, пока гроб не закрывают и меня не опускают в могилу.

 Помню, как с глухим стуком на крышку падает мёрзлая земля…

Сейчас я лежу не в могиле, а в своей комнате и в ужасе смотрю, как по потолку гуляют тени – ветер из открытой форточки играет с занавеской.

Я жив, и это неправильно.

В комнате тихо, в коридоре и в соседней гостевой тоже, хотя я слышу даже лёгкое дыхание спящей там Оли. Я знаю, что она чувствует (покой; вот счастливая!), хорошо ли ей (хорошо). Даже сквозь стену я вижу, как она сияет – как яркое полуденное солнце. В ответ сквозь леденящий ужас, который охватывает меня, пробивается умиротворяющая нежность к ней. Словно кто-то нашёптывает: «Успокойся, не думай, просто исполняй её желания…»

Я помню, как принёс её домой. Я помню, как целовал её вчера. Я помню её дикую, яростную ненависть к Ире.

Я всё помню.

Это страшно.

Меня как будто разрывает на части: с одной стороны шепчут: «Умри!»; с другой: «Повинуйся».

Медленно – тело словно чужое, не желает слушаться – я встаю с кровати. И босиком иду в ванную. Не включаю свет – его достаточно из узкого окошка под потолком – достаю с верхней полки опасную бритву, подарок от дяди Фредерика на пятнадцатилетие. Серебряное лезвие холодно поблёскивает, чёрной змейкой вьётся надпись на латыни «Stylo et gladio»[1] , девиз дедушки. Красивая и абсолютно бесполезная вещь; сувенир, не более. Но замечательно острая.

Я засучиваю рукава пижамной куртки, потом приставляю лезвие к запястью. На какое-то время застываю.

И тишина шепчет:

- Вдоль.

Вздрогнув, я оборачиваюсь.

Оля стоит на пороге, держась худенькой рукой за косяк. Огромные эльфьи глаза распахнуты, я чувствую, что ей страшно – словно отголосок моего страха. И, боже, как она сияет! Мне ничего не хочется сейчас больше, чем закрыть глаза и нежиться в этом свете.

Я отворачиваюсь и выдавливаю:

- Уйди.

Она отшатывается – я вижу в зеркале. Но не двигается с места.

- Вдоль, - и кивает на лезвие бритвы. - Не поперёк.

- Что? - шепчу я.

Она вздыхает.

- Если хочешь перерезать вены, делать это надо вдоль. Потому что вены, они как трубки, а если трубку перерезать вдоль, жидкости вытечет больше, чем поперёк. Так что резать нужно вдоль, так легче умереть.

Я снова оборачиваюсь, и меня медленно, волной, накрывает злость.

- Спасибо, госпожа. Позволяешь?