Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария

Пока я читаю комментарии к статье, в комнату осторожно стучится Антон.

- Оля? Всё хорошо? – спрашивает он, когда я открываю дверь.

Меньше всего мне хочется сейчас видеть его! Ох, видит бог, ещё немного и я буду согласна уничтожить всю их семью!

- Да, - шиплю я. – Всё замечательно. Пошёл вон!

Антон отступает.

- Оля, ты же помнишь, я всё для тебя сделаю…

- Вот и вали отсюда!

Наверное, ещё немного, и я бы приказала ему убить тут всех, начиная с сестры. Меня буквально трясёт от ярости. Да как она посмела?! Ладно я, но Олег Николаевич – он же святой!

Я захлопываю дверь и думаю, что сама возьмусь за Иру всерьёз. Сейчас уже нет, но завтра… Никуда она от меня не денется. Прокляну. Ох как я её прокляну!

Убийство от руки любимого брата было бы, конечно, драматичным, но… чёрт возьми я не откажу себе в удовольствии поиздеваться над этой гадиной сама! Заслужила.

Тварь.

Перечисляя в уме всё, что нужно спросить у Барона, если он мне приснится, я закрываю глаза. Думаю, что долго не засну – так меня сжигает гнев. Но стоит чуть расслабиться, и я проваливаюсь в сон моментально – меня буквально затягивает. Словно в бездну ныряю.

Ну и ладно, лишь бы узнать, что хочу. Барон, ты где?

***

Комната тонет в сумерках и приторном запахе сигары. С бокалом рома, приправленного перцем, я сижу на коленях юноши старше Антона, но неуловимо на него похожего. Тоже красивый, тоже блондин – в волосах путается отблеск чёрных ритуальных свечей, единственный источник освещения. Я затягиваюсь сигарой и улыбаюсь, когда слышу сдавленный кашель. Этот красавчик предпочёл бы сейчас быть где угодно, но не здесь – и это прекрасно, это невероятно меня возбуждает. Я по-хозяйски глажу его руку, безвольно лежащую на подлокотнике. Решаю, что этого мало, ставлю бокал на стол рядом с алтарём, туда же кидаю сигару. Поворачиваюсь и встречаюсь с юношей взглядом. Страх – всё, что я вижу в его серых глазах. Он даже ненавидеть меня боится, бедный мальчик. Неужели он не понимает, что страх меня только подстёгивает? С некоторых пор я не лучше животного… Но ничего не могу с собой поделать, мне это нравится! И я тянусь к его губам, и целую, требовательно, крепко – так, как мне хочется. Мне нравится. Что ему неприятно, мне нравится, что больно, что от привкуса сигары и жгучего рома на моих губах его тошнит. Что целовать меня ему так же противно, как змею. Да, нравится даже это.

- Do you love me^[8]?  - шепчу я, отстранившись.

- Of course, madame!^[9] – торопливо отвечает юноша.

Конечно! Что ещё ты можешь сказать, красивый мальчик? Ты же так меня боишься…

В дверь стучат. Я со вздохом выгибаюсь, прикусив губу, потом спрыгиваю с колен мальчика, снова беру бокал и киваю на дверь.

- Open, sweetie, will you?^[10]

Входит толстяк – таких в советское время рисовали на антикапиталистических плакатах. Парадный костюм натянут на его огромном животе так, что я невольно удивляюсь, как он по швам до сих пор не лопнул; золотая цепь сверкает в отблесках свечей, а толстые губы шепелявят, когда он говорит по-английски – очень тихо и почтительно: “Мадам, вы же обещали”. И дальше, очень много глупых, ненужных слов про жалость и человеколюбие. И даже про мою выгоду от этого.

Болтливый дурак. Губернатором он поэтому же стал – много, очень много и красиво болтал… В Штатах это любят.

Я слушаю, потягивая ром. В конце концов этот человек мне платит… Ну ещё бы не платил, я ведь держу его за горло, беднягу!

Наконец, все формальности соблюдены: толстяк-губернатор выговорился, «вразумил» меня, я как будто прониклась и даже согласилась вести себя пристойно. Теперь вместо толстяка в комнату входит подтянутый мужчина. Невероятно красивый – и, к сожалению, уже в преклонном возрасте. Я играю только с молодыми… Наверное, поэтому и соблазнилась его сыном.

Мой золотовлосый красавчик вздрагивает у двери. Ах какой актёр! Как будто не он слал сто и одно испуганное сообщение заботливому папочке: «Забери меня отсюда!» Глупый мальчик, ты никуда от меня не денешься. Никуда, даже в могилу.

Но я позволяю ему переглянуться с отцом – ха, я этим наслаждаюсь. Бабочки ещё не знают, в какую крепкую паутину они угодили…

Потом пауза затягивается, и я жестом приказываю юноше вернуться в кресло. А потом с наслаждением снова устраиваюсь у него на коленях. Мне нравится, что его отец смотрит. И очень нравится, когда он сам становится передо мной на колени и целует мою руку. У него мягкие, нежные губы...

Но за удовольствие приходится платить: я слушаю долгую и, надо отдать должное, весьма недурную речь о том, почему мне выгодно оставить его сына в покое. Причин много, очень. Мне сулят буквально золотые горы и даже то, что действительно может меня соблазнить – власть. Несчастный отец хорошо подготовился.

Я слушаю, улыбаюсь и пью жгучий ром. А когда речь заканчивается красивой финальной фразой, хлопаю в ладоши.

- Спасибо. Это было прекрасно. Но… Я ведь так люблю вашего сына, сэр. А он любит меня. Не так ли? - Я с улыбкой поворачиваюсь к юноше

Забавно: я ведь даже не помню, как его зовут.

Отец, не вставая с колен – он всё ещё думает меня задобрить – предлагает дюжину красивых мальчиков, любого возраста, каких угодно – в обмен. В общем, всё, что я пожелаю – кроме его сына.

Не люблю, когда мне отказывают.

- Щедрое предложение! Но у меня есть дюжина мальчиков, - улыбаюсь я. – И даже больше. Пока мне нужен только один, - я ласково глажу юношу по щеке. – И он у меня тоже есть.

В глазах отца наконец-то мелькает отчаяние. Потом он говорит:

- Он же всё равно скоро вам наскучит.

- А вы мне уже наскучили, - говорю я. – Ну хорошо. Если вы настаиваете… - Я тянусь и беру с алтаря ритуальный нож. – Вы знаете, как перерезать вены, да? Вдоль, а не поперёк. Вот и замечательно. Мне нужна кровь, и так или иначе я её получу. Убейте себя. Клянусь, после этого ваш сын будет свободен.

Ох, как же сладко за ними наблюдать! Лучше любой травы или зелья. Красавчик так напрягся, бедный, что мне неудобно сидеть на его коленях. Но молчит. А отец медлит и смотрит на меня теперь с ненавистью. Ещё чуть-чуть и я поверю, что он правда покончит с собой. Но… конечно же нет.

Он осторожно кладёт нож на пол и тихо говорит:

- Вы же знаете, что я не могу.

- Да, - улыбаюсь я. – И вы знаете, что я не отпущу свою новую игрушку. Уходите.

Больше он не смотрит ни на меня, ни на сына. И я знаю, что когда закончу с его мальчиком, то пришлю ему в подарок, например, голову. Вот тогда он решится перерезать себе вены. Тогда чувство вины станет слишком большим. Пока ещё нет. Но скоро.

- Ты пожаловался папочке? - говорю я, когда мы остаёмся наедине. - Почему, милый? Тебе у меня не нравится?

Он плачет. Бедный мальчик, отец тебя предал, страшная ведьма грозится выпотрошить, и ты уже не надеешься на счастливый конец. Да?

- Я же и правда скоро вам наскучу, - говорит он наконец. Его голос так мило дрожит.

- И ты боишься узнать, что тогда будет? - улыбаюсь я. – Не бойся, сладкий. Идём, я покажу.

Он повинуется только из страха – идти за мной ему совсем не хочется. Он знает, куда я его приведу – в комнату, к которой запретила даже приближаться. Как в сказке про Синюю Бороду, только в отличие от несчастной жены, этот юноша слушается. Он не хочет знать, что там…

… Такие же милые красавцы, как он, и даже ещё живы – я слежу, чтобы они не умирали. Моему лоа нужна их боль, кровь и отчаяние. Но главное, конечно, кровь. А она портится после смерти.

Страхом эта комната просто смердит. И среди десятка вздохов, которые можно было бы принять за томные при некотором воображении, я с трудом слышу, как тяжело дышит моя нынешняя игрушка. Красавчика тошнит, он закрывает рот рукой, но боится даже выйти, и смотрит, как я, поймав своё отражение в зеркале, наклоняюсь и слизываю струйку крови с щеки ближайшего полуживого мальчика. Тоже моего. Они все мои. Они же любят меня, не так ли?