Оливер Онионс - Бенлиан
— Ну что ж, тогда в другой раз, — пробормотал он, а затем, внезапно повернувшись ко мне, добавил:
— Но даже если у вас назначена встреча с самим Господом Богом, вы должны сфотографировать меня завтра в десять утра!
— Хорошо, — сказал я, уступая (ибо он выглядел так, как будто ему очень плохо). — Не хотите присесть у печки и что-нибудь выпить или закурить?
— Я не пью и не курю, — ответил он, направляясь к двери.
— Тогда можно просто посидеть и побеседовать, — продолжал я; я всегда стараюсь быть дружелюбным с коллегами, к тому же на этом нашем складе редко можно было встретить собеседника.
Он покачал головой.
— Будьте готовы к десяти часам утра, — сказал он, после чего спустился вниз по лестнице, пересек склад и вернулся в свою студию, даже не попрощавшись.
В десять утра он снова был у меня, и я сфотографировал его. Я сделал три снимка, но так как своими фотопластинками я пользовался уже давно, они успели немного износиться и потускнеть.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Сегодня днем я пойду в город и куплю новые, а завтра утром мы проведем съемку еще раз.
Он брал один негатив за другим и смотрел их на свет, тщательно изучая. Потом он аккуратно сложил их у края проявляющей ванны.
— Не беспокойтесь. Это неважно. Благодарю вас, — сказал он и ушел.
После этого я не видел его несколько недель. Но по вечерам я замечал свет в его слуховом окне, пробивающийся сквозь идущий с реки густой туман, и иногда слышал его движения и приглушенный стук молотка по мрамору.
II
Конечно, я увидел его снова, иначе я не стал бы вам все это рассказывать. Он появился у моей двери так же, как в прошлый раз, и почти в то же время. На этот раз он пришел не для фотографирования, но по вопросу, связанному с фотографией, — он хотел что-то узнать о фотографических аппаратах. Он принес с собой две книги — два больших тома на немецком языке. Одна из них была о свете, другая — о физике (или о химии — я их путаю). Они были испещрены схемами, уравнениями и цифрами; нужно ли говорить, что для меня это была полнейшая абракадабра.
Он много говорил о каком-то «гиперпространстве»; поначалу я кивал, как будто прекрасно понимал, о чем идет речь. Но очень скоро он понял, что это не так, и спустился на мой уровень. Вот, что он хотел знать: известно ли мне что-нибудь, из моего собственного опыта, о «сквозном фотографировании» предметов? (Например, закрашенное имя на доске проявляется на пластинке.)
В самом деле, как-то раз мне довелось сфотографировать рисунок для одного своего коллеги, и мольберт, на который я его установил, проявился на снимке. По кивку Бенлиана я понял, что именно это он и имел в виду.
— А еще? — спросил он.
Я рассказал ему, что однажды видел фотографию мужчины в котелке и очертание его макушки проглядывало через шляпу.
— Да, да, — сказал он задумчиво, а затем спросил: — А слышали ли вы когда-нибудь о том, чтобы предметы вообще не появлялись на снимках?
О таких случаях я ничего не мог ему сказать. Тут он снова пустился в рассуждения о свете, о физике и прочем. Дождавшись паузы, я поспешно произнес:
— Но, конечно же, фотография это не искусство.
(Большинство моих миниатюр, как вы понимаете, были всего лишь милыми поделками.)
— Нет, нет, — пробормотал он рассеянно, а потом резко произнес: — А? Что? Да вы-то что можете об этом знать?
— Я… — начал я с достоинством, держа в уме, что вот уже в течение десяти лет я…
— Тихо!.. Молчите! — сказал он, отворачиваясь.
И вновь он говорил со мной так, будто я для того и пригласил его, чтобы он мне грубил. Но нужно быть снисходительным к коллеге, когда он у тебя в гостях; и после небольшой паузы я спросил его, правда, довольно холодно и сухо, как продвигается его собственная работа. Он снова повернулся ко мне.
— Хотите посмотреть на нее? — спросил он.
«Ага!», — подумал я, — «его работа явно зашла в тупик! Вы, конечно, можете сколько угодно фыркать на мои миниатюры, друг мой, но у всех нас бывают моменты, когда дело не ладится, и свежий взгляд, даже если он принадлежит изготовителю миниатюр…»
— Буду рад, если смогу быть вам полезен, — ответил я, все еще чувствуя себя немного обиженным, но нисколько не злясь.
— Тогда пойдемте, — сказал он.
Мы спустились вниз и пересекли склад. Он открыл передо мной дверь своей студии, и я вошел.
Это было помещение огромных размеров, наполненное туманом. В дальнем конце его находились служившие хозяину спальней антресоли, к которым вела маленькая лестница. Посреди студии на полу стояли высокие подмостки с одной или двумя ступеньками; сквозь мрак я видел неясные очертания похожей на призрак мраморной статуи. Она была установлена на тяжелом основании; и, поскольку для ее установки потребовалось бы три или четыре человека, а на склад не заходил ни один посторонний с тех пор, как я там поселился, я сделал вывод, что статуя стоит здесь уже давно. Скульптура — это медленная, изнуряющая работа.
Бенлиан возился с вощеным фитилем, закрепленным на длинном шесте; наконец зажглась газовая лампа под потолком. Я остановился перед статуей, чтобы демонстративно окинуть ее критическим взглядом.
Что я могу сказать? По-моему, у него не было достаточных оснований воротить нос от моих безделушек, потому что статуя не произвела на меня особенного впечатления, не считая того, что это было необычайное, огромное и внушительное творение. У статуи была протянутая рука, которая, как я помню, была чрезвычайно уродлива — несоразмерная, огромная, как у великана, до нелепости непропорциональная. И пока я рассматривал скульптуру и так и эдак, я знал, что глаза ее автора неотрывным взглядом следят из своих глубоких ям за моим лицом.
— Это бог, — произнес он через некоторое время.
Я принялся было высказывать ему свои соображения об этой чудовищной руке, но он быстро оборвал меня.
— Я же сказал, это бог, — произнес он, глядя в мою сторону так, будто готов меня съесть. — Даже вы, сущее дитя, видели богов, которых люди создавали себе прежде. Это были всего лишь полубоги, олицетворяющие только добро или только зло (и тогда их называли Дьяволом). А это мой бог — бог добра, но также и зла.
— Э… понимаю, — сказал я, находясь в некотором замешательстве (но будучи уверен, что он несколько не в себе). Я снова взглянул на руку; и ребенок бы понял, насколько она неправильна…
Внезапно, к моему изумлению, он схватил меня за плечи и повернул.
— Довольно, — резко произнес он. — Я пригласил вас не для того, чтобы узнать ваше мнение. Я хотел посмотреть, как она поразит вас. Я вызову вас снова… и снова…
