Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд
Все происходящее изначально было игрой, но вскоре ставки в ней серьезно выросли. То, что прежде выглядело как некая разновидность теста на детекторе лжи, довольно быстро превратилось в серьезное состязание: Макнил против Истины. А истина была проста: он был мошенником. Все эти «послания призраков» Макнил написал обломком грифеля, который прятал под языком. И стучал кулаками в стены, и катался по полу, и кричал во все горло тоже не кто иной, как Саймон Макнил. А все неизвестные имена, которыми была испещрена комната? Ха, вот о чем нельзя было вспоминать без смеха — их он нашел в телефонном справочнике.
О да, эта игра и в самом деле была чудесной забавой.
Она сулила очень многое; обольщала славой, поощряя каждую сочиненную ложь. Обещала богатство, бесчисленные выступления по телевизору и поклонение, которого он раньше не знал. Но все это лишь до тех пор, пока он общался с мертвыми.
Саймон еще раз улыбнулся. Она называла его посредником: невинным почтальоном, доставляющим послания из ниоткуда Скоро она поднимется наверх, — украдкой посматривая на его обнаженное тело, она прослезится в жалком восторге, увидев новую серию каракулей и прочей настенной чепухи.
Ему нравилось, когда она смотрела на его наготу, — вернее, то, как она делала вид, будто совсем не замечает его тела. Во время своих оккультных сеансов он надевал только узкие плавки, что должно было исключить применение каких-либо запрещенных вспомогательных средств. Смехотворные предосторожности. Все, что ему было нужно, — это грифель под языком и некоторый запас энергии, чтобы полчаса крутиться волчком и выть во весь голос.
Он вспотел. Ложбинка на груди блестела от пота, волосы прилипли к бледному лбу. Сегодня денек выдался тяжелым, ему не терпелось покинуть эту кладовку и ненадолго расслабиться, купаясь в лучах славы. Млея от удовольствия, посредник закрыл глаза Его рука проникла в плавки и стала поигрывать плотью. Где-то в комнате застряла муха — или мухи. Лето уже давно прошло, но он явственно слышал их жужжание неподалеку. Мухи бились то ли в окно, то ли в колбу электрической лампы. Он различал их тонкий мушиный писк, но не придавал ему никакого значения, слишком поглощенный мыслями о своей игре и простыми движениями руки, ласкающей плоть.
А мухи жужжали и жужжали, безобидные твари: Жужжали, и пели, и жаловались. О, как они жаловались.
Мэри Флореску барабанила пальцами по столу. Сегодня ее обручальное кольцо болталось почти свободно — она чувствовала, как оно подпрыгивает в ритм постукиваний по дереву. Иногда кольцо сидело плотно, иногда нет: одно из тех небольших чудес, которые она не анализировала, а просто принимала как необъяснимую реальность. Сегодня кольцо так и норовило слететь с пальца. Она вспомнила лицо Алана. Дорогое, желанное. Мэри подумала о нем, глядя в дыру обручального кольца, как в некий туннель. Каковой была его смерть? Неужели его вот так подхватило и втянуло в туннель, на другом конце которого ждала только темнота? Она повертела кольцо перед глазами. Держа его кончиками указательного и большого пальцев, она почти ощущала кислый металлический привкус, как будто пробовала кольцо языком Любопытное ощущение, своего рода иллюзия.
Чтобы отогнать горькие воспоминания, она снова начала думать о юноше, который сейчас находился выше этажом. Его лицо плавно, очень плавно всплыло перед ее мысленным взором Совсем как у девочки: округлое, с нежной и чистой кожей, почти непорочное. Его улыбка, его хрупкое тело…
Кольцо продолжало крутиться в пальцах, и кислый привкус во рту постепенно усиливался. Она подняла глаза Фуллер колдовал над аппаратурой. Над его лысиной мерцал и переливался нимб бледно-зеленого света…
Внезапно у нее закружилась голова.
Фуллер ничего не видел и ничего не слышал, полностью сосредоточившись на своем деле. Мэри не сводила взгляда с ореола над ассистентом и чувствовала, как в ней просыпаются новые, захватывающие ощущения. Воздух вдруг показался ожившим: сами молекулы кислорода, водорода и азота теснились вокруг, обнимая ее — крепко, жарко. Нимб над головой Фуллера расширился, постепенно включая все предметы комнаты. Неестественное ощущение в кончиках пальцев тоже разрасталось. Она могла видеть цвет своего дыхания — клубящееся розовое облако перед глазами. Могла слышать голос стола, за которым сидела: низкий гул его твердого присутствия.
Мир открывался ей, смешивая все чувства в каком-то диком первобытном экстазе. Внезапно она подумала, что способна понять мир не как систему политических или религиозных взглядов, а как совокупность чувств, которые распространяются от живой плоти к неодушевленному дереву письменного стола, к потускневшему золоту обручального кольца.
И дальше, вглубь. За дерево, за золото. Перед ней расползлась трещина, ведущая на широкую дорогу. В голове зазвучали голоса, которые не могли принадлежать живущим.
Она взглянула наверх — точнее, какая-то грубая сила оттолкнула ее голову назад, и Мэри вдруг поняла, что смотрит в потолок. Тот был сплошь покрыт червями. Нет, этого не могло быть наяву! Потолок казался живым, кишел жизнью — пульсирующей, извивающейся, пляшущей.
Сквозь потолок она видела юношу. Он сидел на полу, держа в руке член. Его голова была запрокинута так же, как и ее. Он был погружен в экстаз так же, как и она. Ее новое зрение различало пульсирующий свет вокруг его тела, исходящий из нижней части живота Юноша изнывал от наслаждения.
Она видела его ложь, отсутствие силы там, где, как ей казалось, могло присутствовать нечто чудесное, прекрасное. Он не обладал талантом общения с духами, не обладал таковым никогда, теперь она ясно это видела Он был маленьким лжецом, прелестным мальчишкой-обманщиком, не имевшим понятия о сострадании и не разумевшим последствий своих опрометчивых поступков.
Но дело было сделано. Ложь была произнесена, шутки сыграны, и мертвецы, разгневанные подобной непочтительностью, толпились у трещины в стене, требуя возмездия.
Эту трещину разверзла она — бессознательно расшатала и вскрыла незаметными движениями. Виноваты были чувства, испытываемые ею к этому юноше: бесконечные мысли о нем, отчаяние, пылкое желание и отвращение к собственной пылкости раздвинули края пропасти. Из всех сил, которые могли совершить нечто подобное, самыми властными были любовь, ее спутница — страсть, и их спутница — утрата. Мэри была воплощением всех трех сил Она любила и желала близости и остро ощущала невозможность того и другого. Ослепленная агонией чувств, в которых не могла признаться самой себе, она полагала, что любит мальчика просто как посредника между собой и чем-то высшим Как посредника.
