Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд
А в полутемной комнате Мэри Флореску стояла на коленях перед молодым Макнилом, осторожно гладя его окровавленную голову. Она не хотела покидать дом и звать на помощь; прежде она должна была убедиться в том, что его мучители уже не вернутся. Сейчас вокруг не было слышно ни звука, если не считать жалобного воя реактивного самолета, прокладывавшего в стратосфере путь к утреннему свету. Даже дыхание юноши было тихим и спокойным Каждое чувство обрело свое место. Зрение. Слух. Осязание.
Осязание.
Она прикасалась к нему так, как не посмела бы никогда прежде, — ласково поглаживала тело, неясно проводила кончиками пальцев по вспухшей коже, будто слепая, читающая азбуку Брайля. На каждом миллиметре его тела теснились десятки микроскопических слов, написанных множеством разных рук. Даже сквозь запекшуюся кровь она могла осязать дотошную отчетливость букв, врезанных в живую плоть. Даже в сумерках можно было прочесть некоторые случайные фразы. Это было доказательство, неопровержимое доказательство, но, о господи, как же она желала никогда не видеть этого! Всю свою жизнь она искала и вот нашла: доказательство жизни вне плоти, но эта самая плоть его и запечатлела.
Она не сомневалась в том, что юноша выживет. Его бесчисленные раны уже начали затягиваться. В конце концов, у него был здоровый, крепкий организм, и смертельных ран ему не нанесли. Конечно, его красота пропала навсегда. Отныне он в лучшем случае станет объектом людского любопытства, а в худшем — отвращения и ужаса. Но она знала, что будет защищать его и когда-нибудь он научится понимать ее, доверять ей. Теперь их сердца были неразрывно связаны друг с другом Отныне они — неразделимое целое.
Пройдет время, слова на его теле превратятся в струпья и шрамы, и тогда она прочтет их. С бесконечной любовью и терпением она будет вникать в те истории, что мертвые поведали на его плоти.
В письмена, старательно выведенные на его животе. В каллиграфические строки заветов, покрывшие его лицо и темя. В исповеди, испещрившие спину, горло и пах.
Она вчитается в них, тщательно перепишет все до последней буквы, блестящей и сочащейся под ее чуткими пальцами, и мир узнает рассказы тех, кто жил в нем.
Он был книгой крови, и она была его единственным переводчиком.
Когда спустилась темнота, она оставила свое тревожное бдение и повела его, обнаженного, в целебную прохладу ночи.
И вот они, повести, поведанные в книге крови. Читайте, если хотите, и учитесь.
Они — карта той мрачной дороги, что ведет из жизни в неизвестность окончательного забвения. Немногим суждено ступить на нее. Большинство мирно пойдут по озаренным фонарями улицам, напутствуемые заботами и молитвами живущих. И лишь немногим, немногим избранным, явятся эти ужасы, дабы увлечь за собой на дорогу проклятия.
Так что, читайте. Читайте и учитесь.
Все-таки лучше быть готовым к наихудшему, и вы поступите мудро, если научитесь ходить раньше, чем испустите дух.
Полночный поезд с мясом
(пер. с англ. М. Масура)
Леон Кауфман был не новичком в этом городе. Дворец Услад — вот оно, истинное его имя, считал он раньше, в пору своей невинности. Но тогда Кауфман жил в Атланте, а Нью-Йорк служил для него неким подобием земли обетованной, где сбывались все самые заветные мечты и желания.
И вот Кауфман провел в своем юроде грез целых три с половиной месяца, и Дворец Услад уже более не восторгал его.
Неужели вправду миновала всего четверть года с тех пор, как он сошел с автобуса на станции возле Управления порта и вгляделся в заманчивую перспективу 42-й улицы, уходящей прочь, чтобы вскоре пересечься с Бродвеем? Такой короткий срок, и так много горьких разочарований.
Теперь ему было неловко даже думать о своей прежней наивности. Он не мог не морщиться при воспоминании о том, как тогда замер и во всеуслышание объявил:
— Нью-Йорк, я люблю тебя!
Любить? Никогда.
В лучшем случае это можно назвать слепым увлечением.
И после трех месяцев, прожитых вместе со своей воплощенной страстью, после дней и ночей, проведенных со своей любовью и только с нею, Кауфман разочаровался. Былая возлюбленная безвозвратно утратила ауру совершенства.
Нью-Йорк был самым обычным городом.
Он видел свою любовь просыпавшейся по утрам, будто шлюха, и выковыривавшей трупы из щелей в зубах, вычесывавшей самоубийц из спутанных волос. Он видел ее поздно ночью бесстыдно соблазнявшей пороком на грязных боковых улочках. Наблюдал за ней в жаркий полдень, за такой уродливой, вялой и безразличной к жестокостям, которые каждый час творились в ее душных переходах.
Нет, этот город не был Дворцом Услад.
Он таил не удовольствие, но смерть.
Все, кого встречал Кауфман, были отмечены клеймом насилия; таков был непреложный факт здешней жизни. И считалось особым шиком — знать кого-то, кто пал очередной жертвой этого самого насилия. Это доказывало, что ты живешь в этом городе, ты с ним одно целое.
Но он почти двадцать лет любил Нью-Йорк. Будущую любовную связь он планировал большую часть сознательной жизни. Поэтому ему нелегко было забыть о своей страсти так, будто ее и вовсе не существовало. Правда, порой рано утром, задолго до того, как начинали завывать полицейские сирены, или в сгущающихся сумерках выдавались минуты, когда Манхэттен по-прежнему был настоящей сказкой.
И за эти редкие мгновения и во имя грез юности он почти прощал бывшую возлюбленную, пусть даже своим поведением она совсем не походила на благовоспитанную даму.
И она не особо дорожила его щедротами. За те несколько месяцев, что Кауфман прожил в Нью-Йорке, на улицы города были выплеснуты целые потоки крови.
Точнее, не на сами улицы, а в туннели под ними.
«Подземный убийца» — таково было модное выражение, если не пароль того времени. Только на прошлой неделе сообщалось о трех новых убийствах. Тела были найдены в одном из вагонов сабвея, на «Америка-авеню», — разрубленные на части и почти полностью выпотрошенные, как будто какой-то умелый оператор скотобойни был оторван от своей работы, не успев ее закончить. Эти убийства были совершены с таким отточенным профессионализмом, что полицейские допрашивали каждого человека, который, по их сведениям, когда-либо имел дело с торговлей мясом. В поисках улик или каких-либо зацепок для следствия мясоперерабатывающие фабрики в портовом районе были взяты под наблюдение, а скотобойни перевернуты вверх дном Газеты обещали скорую поимку убийцы, но никто так и не был арестован.
Недавние три трупа были не первыми из обнаруженных в аналогичном состоянии; в тот самый день, когда Кауфман приехал в город, «Таймс» разразилась статьей, которая до сих пор не давала покоя впечатлительным секретаршам из его офиса.
