Ли Майерс - BRONZA
Не давая запомнить, свет фар встречной машины, скользнув по его лицу, уже стер это выражение из его холодных глаз, но Инне все равно запомнилось, как он смотрел на нее. Снисходительный, изучающий ее взгляд, знающий «нечто» и поэтому такой насмешливо-ироничный, обещающий то, от чего она хотела бы отказаться прямо сейчас. Этот взгляд – он позвал к ней тоску. Вновь вернулось это томительное ощущение потери, или уже потерянного, или скорой утраты.
«Я отберу у тебя самое дорогое… и тебе не захочется жить…» – обещали ей эти пронзительно-голубые насмешливые глаза. Неожиданно вспомнилось его имя. Ивама Оуэн. Отгораживаясь от него, инстинктивно прижав к себе сына, Инна отвернулась к окну. В темноте, россыпью жирных красно-желтых светляков-фонарей к ним приближалась Москва.Эпилог
Он сел у окна. Томас всегда выбирал места в первом ряду. Чтобы перед глазами не маячила чья-нибудь макушка, чтобы можно было спокойно вытянуть свои длинные ноги. Прикалываясь, Роджер дурачился и заигрывал со стюардессой. Том кисло улыбнулся. У этого конопатого черта такое поведение было маскировкой, тот всегда вел себя шумно и острил не в меру, если чувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас была именно такая ситуация.
Попросили пристегнуть ремни. Самолет медленно тронулся, готовясь к взлету. Он посмотрел в иллюминатор, там не было ничего, кроме серого, припорошенного дождем, асфальта. Надел наушники, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Включил плейер. Зазвучали «Deep Purple». Мощные аккорды гитар, густой ритм барабанов. Сейчас, когда его сердце тоже было в пурпуре, музыка «лиловых» ломала стенки его сознания и строила новую стену, отгораживая его от внешнего мира.
«Мне стоит научиться не любить тебя…» Он хотел забыть это утро. Хотел забыть ее. Не хотел думать, чем станут для него, потом, эти двенадцать дней невозможного счастья. Но плывя по течению, вслед за голосом Яна Гиллана, не заметил, как перестал воспринимать слова звучащих песен. Тексты стерлись, их вытеснили, гармонично вплетаясь в мелодию, мысли о ней. Тоненькая, хрупкая, похожая на стеснительного подростка. Сможет ли он забыть аромат ее кожи… Вкус ее тела… Он неосторожно впустил ее в свою жизнь… Позволил украсть свое сердце… Ха, небольшая поправочка, старик… ты не позволял. Она сама забрала его…
… проникающий откуда-то свет и ощущение раннего утра. Это было похоже на декорации для какой-нибудь «Индианы». Но от камня тянуло настоящим холодом, а статуя богини в два человеческих роста производила неизгладимое впечатление. Мраморное лицо, гневное и надменное, казалось живым – такими яркими были эмоции, которые оно выражало.
Он не сразу разглядел прильнувшую к ногам статуи худенькую фигурку женщины в темной хламиде. Словно почувствовав его присутствие, та подняла голову. Какое-то потустороннее, сильно изможденное, но очень красивое лицо. Огромные, в пол-лица, странно смотрящие мимо черные глаза под высокими дугами бровей. Тонкий, с хищно вырезанными ноздрями, изящный нос. Она что-то тихо шепчет, обращаясь к нему, и в голосе ее плещется мука. Встает, протянув вперед тонкие руки, делает шаг в его сторону.
– Аменхес? – спрашивает она.
На ее лицо падает свет, и жалость спазмами сдавливает ему горло. Ее прекрасные глаза неподвижны. Она слепа. По непонятной причине, ощущая ее страх, как свой собственный, он понимает, что тоже боится того, к кому она обратилась с этим «Аменхес», и невольно отступает. Женщина снова возвращается к статуе богини. Распластавшись у подножия статуи, лежит, прижимаясь щекой к мраморному полу. Лежит долго, роняя беззвучные слезы.
Вид маленькой фигурки в этом большом храме, лежащей на полу с раскинутыми в стороны руками, напоминает ему распятие. И в душу змеей заползает паника, потому что это его щека чувствует холод камня, на его лице засыхают слезы. Воспоминания девушки – он видит их ее незрячими глазами.
Живое, не мраморное лицо богини пылает гневом, на пунцовых губах играет улыбка злорадной мстительности. Фиолетовая темнота вьется вокруг ее фигуры, и волосы богини словно живут своей, отдельной жизнью. Черные, ниспадая до пят, они плавно струятся, будто водоросли в морской пучине. Она говорит:
– Не смей перечить богине-матери!
И пряди ее волос превращаются в жалящие плети. Слепая кричит от боли. Он слышит свист, ощущает движение воздуха от этих ударов. Отшатнувшись, испуганно сжимается, ожидая, что сейчас и сам испытает боль. Гулким эхом в храме раздаются уверенные, четкие шаги. Худой, в белых одеждах жреца, благообразный старец обращается к лежащей на полу женщине.
– Моя госпожа, пора! Время ритуала уже наступило…
– Нет, никакой это не ритуал! Это все ваша животная похоть! Оставьте меня в покое! Животные! Я не хочу! Не хочу больше! – с надрывом восклицает слепая.
Двое молчаливых жрецов в коричневых балахонах по кивку старца хватают ее за руки, поднимают с пола. Женщина поворачивает голову в сторону статуи.
– Богиня, Мать всего сущего, заступись! Молю! Их слишком много! Этих похотливых зверей! Пусть будет кто-нибудь один!
Голос седого мужчины спокоен и учтив.
– Госпожа, вы должны принять каждого! Или пророчество не будет исходить из Двенадцатого Дома. И тогда рухнут все Царства…
Он видит, как жрецы волокут бьющуюся в истерике женщину вглубь храма. Но с ужасом понимает, что в рыданиях сотрясается его тело и отчаянный крик рвется из его горла…Рука, подпирающая голову, соскользнула с подлокотника. Томас дернулся и проснулся. Жестко потер ладонями лицо, глянул в иллюминатор. Вокруг лишь сплошная вата облаков. Ни солнца, ни неба. Ровный гул моторов. «Черт! Приснится же такое!» Срочно захотелось выпить, и чего-нибудь покрепче. Он повернулся к Роджеру, собираясь послать того за выпивкой.
Друг похрапывал во сне, неопрятно приоткрыв рот. Неожиданно на Томаса накатила острая неприязнь, словно тот сделал ему что-то очень плохое. Он чуть не ударил Роджера. Такая непонятная реакция на старинного приятеля удивила, Том отвернулся. Поменял позу и натянул плед до подбородка. «Это какое-то сумасшествие…» – он поставил диск сначала. Смотрел на облака и снова думал о ней.
Женщина, что не захотела остаться в его жизни. Иностранка. Из страны, в которой он никогда не был и даже не планировал побывать… Она и ее сынишка. Малыш мог стать его сыном. Он уже любил его. Но она украла его сердце и ушла… «Нет, все не так, старик… Сегодня она вернула его тебе, потому что ей не нужно твое сердце…» – и во рту стало горько от этих мыслей. Внутренне съежившись, Томас накрылся пледом с головой.…сердце загнанно колотится, легкие горят от нехватки воздуха. Подхватив свое длинное одеяние жреца, в одной сандалии (другая где-то потерялась) он бежит к лестнице. Не останавливаясь, не оборачиваясь, чувствуя, как смерть дышит ему в затылок, он бежит к широким мраморным ступеням храма. Они ведут к приоткрытым дверям. Там спасение. Вокруг слышны наполненные ужасом предсмертные крики. Он знает – это убивают жрецов. Одного за другим, словно овец на бойне. Величественные двери храма совсем близко. Осталось несколько ступеней, осталось несколько шагов. Но движения все медленней, и даже страх уже не подгоняет его. Босая ступня поскользнулась на крови. Он падает и летит вниз. И охотящийся на него тигр прыгает. С рычанием рвет его на части, живого. Ударом когтистой лапы ломает грудную клетку и погружает туда свою морду. Он умер. Но мозг угасающим сознанием успевает запечатлеть и осмыслить, что перед его стекленеющими глазами – морда тигра, пожирающего его вырванное сердце…
