Питер Джеймс - В плену снов
– Ну разумеется.
Он смотрел свой бокал на свет, внимательно вглядываясь в него на некотором расстоянии, будто в нем содержались мерзкие нечистоты.
– Жаль, что так получилось с красным вином. А этот 62-й год – очень уж терпкое вино. Его бы следовало пить годик или два назад, разумеется… но в любом случае оно загублено ягодами можжевельника. Они придают ему металлический привкус. Я удивлен, что Ричард не предупредил вас об этом.
– Да… у него столько всяких секретов.
– Полагаете, что он немного разбирается в этом?
Она снова ощутила дуновение ветерка и сообразила, что огромный средневековый светильник из кованого железа чуть-чуть качнулся над ней. Она посмотрела вверх. Теперь вместо толстых свечей в него вставлены электрические, не очень яркие лампочки. Она окинула взглядом гостей, сидящих за столом. В дальнем конце, рядом с Ричардом сидел Андреас Беренсен, швейцарский банкир, он почти не разговаривал, а только наблюдал и молча улыбался самому себе, словно он был выше всего этого. Высокий, крепкий, атлетического вида, лет под пятьдесят, холодное, очень уж правильное лицо с высоким лбом. Красивые волосы аккуратно подстрижены с боков, но на темени поредели до легкого пушка. На правой руке черная кожаная перчатка. Он взял свой бокал с вином, отпил, перехватив взгляд Сэм, выдавил из себя улыбку, скорее самодовольную ухмылку, и отставил бокал.
Она снова почувствовала холодную дрожь. Ту самую дрожь, как тогда, когда он вошел в дверь и пожал ей руку, пожал ее этой своей черной кожаной перчаткой, похожей на ту, из сна. Бред какой-то! Не надо сходить с ума.
О господи! Сколько всего бурлило в ее сознании. Чувство вины. Гнев. «Я бы могла спасти их», – заявила она Кену, он мягко посмотрел на нее и сказал, что сотни людей видят сны об авиакатастрофах и что она ничего бы сделать не могла. А если бы она позвонила в авиакомпанию, то там бы отнеслись к ней так, как относятся к сотням чокнутых, которые названивают им каждую неделю.
Но гнев по-прежнему бушевал внутри ее. Гнев и замешательство. Почему? Каким образом? Неужели мне и в самом деле приснилось это? Платье также страшно раздражало ее: она никак не могла пристроиться поудобней, сесть так, чтобы оно не перекашивалось и не тянуло. Сэм поводила плечами, пытаясь поправить спинку платья. Она уже раз выходила в спальню, чтобы оторвать подплечники. А теперь ей захотелось пойти и приладить их обратно. Она снова заерзала, поводя плечами, чувствуя, что ярлычок платья царапает шею.
Арчи прижал краешек бокала с «Сотерном» к влажному рту, и его губы произвели специфический звук, как ванная, из которой вытекает вода. Тоненький ручеек вина капал вниз, на его галстук. Арчи с головы до ног был в крошках, и Сэм подумала, что жене Арчи следует, когда они доберутся домой, бросить его в стиральную машину.
– А это вот хорошее, – сказал он снисходительно. – Да, на самом деле по-настоящему хорошее. Хотя, конечно, чуточку терпковато.
Она взглянула на Бэмфорда О'Коннела, сидящего слева от нее. Едва ли не самый давний приятель Ричарда. Буйная шевелюра с пробором посередине, темно-красный бархатный пиджак и старомодный шелковый галстук-бабочка желтого цвета, своим видом он больше напоминал щеголя-денди времен Эдуарда VII, чем психиатра. Его жена, Гарриет, неряшливо одетая в старомодном стиле «а-ля богема», всегда выглядящая так, словно она обута в сандалии, даже когда их на ней не было, сидела в центре стола и читала лекцию Питеру Роулингсу, биржевому маклеру, об ответственности за охрану окружающей среды. Ох уж эти всезнающие «зеленые».
– Понимаете ли, все мы губки, мы просто губки, – вещала она визгливым назойливым голосом, словно на церковно-благотворительном базаре. – Мы поглощаем нашу окружающую среду, как губки.
– Надо бы срочно заключить контракты на сбыт губок, – пробормотал Питер Роулинс.
Было ошибкой сажать их рядом. У них ничего общего, и Роулинс явно скучал. Ей хотелось, чтобы он сидел справа от нее, вместо Арчи Круикшэнка, который теперь развалился на своем стуле и глубокомысленно таращился в потолок, издавая при этом неприятные всасывающие звуки.
Арчи. В каждом деле есть свои неприятные люди, и приходится их терпеть со стиснутыми зубами, проявлять дружелюбие, льстить. Вот как хотя бы с Джейком, сочинителем текстов к рекламным плакатам.
Подлизывание – вот как они называли это в школе. Ничего не изменилось. Вы идете по жизни подлизываясь. А потом вы прибываете на небеса, вцепляетесь в свою записную книжку, куда занесены все ваши благодеяния, как у тети Анджелы. И здесь происходит Самое крупное Подлизывание из всех. Ну, Господи, ничего себе местечко Ты сотворил! Неужели всего за семь дней? Ну, Ты даешь! И как же Ты это сделал? Ну, совершил несколько маленьких ошибочек, но совсем незначительных, правда-правда, стоит ли об этом и говорить… ну, конечно, Тебе не стоило бы забирать моих маму и папу и спихивать меня двум самым жалким людишкам, каких Ты только смог отыскать; было бы еще очень мило не устраивать мне четырех выкидышей, а потом едва не погубить меня при родах Ники, да, и еще если бы Ты не уничтожил атомной бомбой Хиросиму. Хорошо бы также, чтобы мой муженек не сходил бы чуточку с ума и…
Неплохо, если бы тот самолет не разбился. Ее горло сжалось, и живот свело от страха. Внезапно показалось, будто кто-то выключил звук в ее голове, и она могла видеть их, но не слышала слов.
Ее пронизывал ледяной холод. Одну из всех.
163 ЧЕЛОВЕКА ПОГИБЛИ В АВИАКАТАСТРОФЕ В БОЛГАРИИ.
Все в комнате замерли, как в стоп-кадре. А потом это кино закрутилось снова. Ее уши горели огнем, в них все просто кипело. Арчи принялся пожирать свой бисквит, пропитанный вином. Кроме высокомерных поучений о качестве напитков, он не спросил ее ничего о ней самой, разве что сколько у нее детей, причем уже трижды. Его жена, с вытравленными перекисью волосами и невероятного размера грудью, сидела в дальнем конце стола, пытаясь оторвать внимание Ричарда от Андреаса. Она скорее походила на дешевую стриптизершу, чем на жену банкира.
– Сэм, бисквит великолепный, – произнес Бэмфорд О'Коннел с сильным ирландским акцентом.
– Спасибо. – Она улыбнулась и едва не выпалила: «Это ведь не что-нибудь, а фирма „Маркс и Спаркс“», но ей удалось вовремя остановить себя.
Получилось отлично. Она только вынула бисквиты из фабричной упаковки и слегка обработала их.
О'Коннел, словно маленький плотный сгусток энергии, с очень выразительным лицом, излучающим отличное здоровье, с удовольствием расправлялся с очередным куском. Свою жизнь, ел ли он, пил, разговаривал или даже просто сидел, он превращал в непрерывное пиршество. Поглощенный изучением других, он внушал окружающим, что жизнь – сплошное удовольствие, бесконечный источник наслаждений. Перехватив ее взгляд, он поднял свой бокал:
