Питер Джеймс - В плену снов
– Это другое, Кен, совсем другое, – сказал Зурбрик. – В «Отверженном» будет все, что вам нужно. Клиент поверит, что это главное лакомство, которое само по себе является полноценной диетой. В нем весь набор необходимых на день витаминов. Протеин. Глюкоза. Натуральное кокосовое молоко. А в кокосе высоко содержание питательных веществ. Грубые наполнители. Они спасут вас от морщин, одряхления и солнечных ожогов. Дадут вам энергию. Единственное, что необходимо добавить к нашему продукту, – это вода.
– Только вода?
Зурбрик кивнул.
– И этим одним можно обойтись? – уточнил Кен.
– Абсолютно.
Кен покачал головой. Сэм бросила в его сторону предостерегающий взгляд.
– Грандиозность плитки «Отверженный» заключается в том, – объяснил Зурбрик, – что бисквитная часть сверху. Это замечательно. И даже в жару шоколад у вас не тает, не превращается в липкую массу. Его съедаешь с чувством благодарности. Обертка герметичная, водонепроницаемая. Это действительно пища для выживания. Не просто обычная шоколадная плитка… а высокотехнологичная пища конца XX века. Не только пища, но и произведение искусства.
Кен посмотрел на Зурбрика как на сумасшедшего.
– Здесь два аспекта, Кен. Первый – само содержание, и оно изумительно. Второе – его имидж. «Отверженный» для людей успеха.
– Мы говорим об энергии. Об энергии и молодости. О доверии улицы, – подхватил Джейк, внимательно и многозначительно глядя на Кена. – Мы не желаем, чтобы он напоминал рекламу треклятого «Баунти» шестидесятых годов, не нужен нам необитаемый остров Робинзона Крузо. Мы-то говорим о XXI веке, понимаете? «Отверженный» сам по себе необитаемый остров XXI века. Да нет, нам не надо, чтобы он вообще ассоциировался с надоевшим необитаемым островом, мы хотим, чтобы он выглядел как космический продукт. Это пища для молодых, очень честолюбивых людей. Пища, которой доверяет улица. Мы предлагаем ее тем людям, у кого нет времени перекусить. С помощью такой пищи мы намерены изменить общество. Помните Гордона Джекко? А Майкла Дугласа? Когда он говорил: «Ленч – это для слабаков», а? «Отверженный» – это ленч. Это НОВЫЙ ленч. – Он ткнул пальцем перед собой, и его глаза дрогнули, словно собирались выкатиться из орбит. – Вот что мы предлагаем. Вот что должно содержаться в рекламе. Именно так я это и описал.
Сэм мельком посмотрела в свой блокнот для заметок. И нарисовала в нем самолетик.
– Съедаешь с чувством благодарности. Вот дерьмо. Полная чепуха. А что, интересно, бывает, когда ешь что-то с чувством враждебности? Еда кусает тебя в ответ? – Кен покачал головой. – Они верят в это, Сэм, ты понимаешь? Они по-настоящему верят в это!
Он включил стеклоочистители. Сэм внимательно наблюдала за тем, как эти два обрубка резко и неуклюже дергаются. Подумала, что они больше, чем что-либо другое, дискредитировали эпоху «бентли»[1].
– Система Личного Питания, – продолжал Кен. – Сам посыл ошибочен, вот что меня беспокоит. Люди должны есть вместе, им необходимо сидеть вокруг стола. К чему же мы придем? К обществу изолированных кретинов, блуждающих туда-сюда со своими радионаушниками и жрущих свою Систему Личного Питания?
Сэм улыбнулась:
– Мне казалось, что на вкус он совсем неплохой.
– На вкус что-то вроде «Баунти» с бисквитом.
Стрелка «дворника» перед ее глазами размазывала воду, но не стирала ее. Наблюдать за дорогой впереди было все равно что смотреть через замороженное стекло, сквозь которое рябили проезжающие машины, полоски тормозных огней, светофоры, искаженные фигуры пешеходов, похожие на огромных, движущихся вертикально рыб.
РАСПРОДАЖА. РАСПРОДАЖА. РАСПРОДАЖА. Вывески отбрасывали яркий свет из витрин на улице Кенсингтон-Хай. Кен наклонился и вытащил из бардачка пачку жевательной резинки.
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
– Дорога плохая. Нам бы пора уже быть на Кромвел-роуд.
Он развернул брусочек жвачки «джуси фрут» и положил его в рот. На мгновение и она ощутила сладковатый запах, потом он исчез. Она внимательно посмотрела вниз, на длинный темно-синий капот. Огни тормозов, огни магазинов, огни уличного движения… Темно-серое небо. Ну и тоска! В магазинах последние дешевые распродажи, а потом, через неделю-другую, модели оденут в летние наряды, и негнущиеся лупоглазые манекены станут красоваться в ярких бикини и летних платьях. Это в феврале-то! Идиотизм.
Странно сидеть вот так высоко, на глубоком и широком сиденье, как в кресле. Ступни утопали в мягком ковре из овечьей шерсти, и она ощущала сильный запах новой кожаной обивки. У ее дяди была машина на высоких колесах, и пахло там кожей. «Ровер». Она всегда сидела на заднем сиденье, а ее дядя с тетей молча сидели впереди. Ах эти воскресенья. Ритуальные поездки за город из их тоскливого дома в Кройдоне. Обидно таращиться вот так из машины на поля, где она когда-то привольно бегала и играла. Где-то, когда-то… Но только давным-давно, и воспоминание это забылось.
Кожа. Запах кожаной перчатки из того сна. Такой отчетливый. И черный капюшон с щелками-прорезями. Дрожь прокатилась по ней. Отвратительное видение все еще жило там, в прошлом, грубое, наглое. Нипочем тебе не забыть его по-настоящему, как не заклеить газетой трещину в стене…
Когда ее родители умерли, тетя и дядя приняли Сэм как бы по наследству, без особой благосклонности и энтузиазма. Она им была не нужна. Она вторглась в их жизнь, в однообразное, спокойное существование бездетной пары.
Ее дядя был угрюмым мужчиной с обвисшими книзу усами, раздражавшийся от всего: от шума, от невыключенного света, от утренних новостей… Без конца шаркал туда-сюда по этому мрачному дому, постукивая по барометру и бормоча что-то по поводу погоды, хотя никогда не делал ничего такого, на что погода могла бы как-то повлиять. Он только сидел в своем кресле и перебирал пинцетом коллекцию марок, то и дело поднимая взгляд. «Остров Ванкувер, 10 центов, голубая. Интересно». А потом он снова замолкал.
Тетя, холодная, лишенная чувства юмора женщина, постоянно винила Бога за свой жизненный удел, но каждое воскресенье отправлялась в церковь поблагодарить Его за то же самое. Она с опаской пробиралась по жизни, накапливая благодеяния в надежде, что это ей зачтется. Первое заключалось в том, что она вышла замуж за своего мужа. Второе – что взяла к себе Сэм. Третье – приглашала на чай приходского священника и его жену. А еще то, что она вступила в общину самаритян – одному Богу ведомо, кто ей это посоветовал. А однажды она отнесла в полицию найденный на улице кошелек. В ее записной книжке, которую как-то раз обнаружила Сэм, числилось более трехсот благодеяний. Двадцатилетней давности. Сколько же еще тетя добавила туда с тех пор?
