Энн Райс - Талтос
Вы спасли нас обоих. Возможно, вы спасли всех нас. Вы избавили меня от самой затруднительной, ужасной дилеммы, какую я когда-либо знал и решить которую самостоятельно я бы не смог.
Как бы то ни было, не оплакивайте Эмалет. Не плачьте о народе со странными кроткими глазами, давным-давно изгнанном из мира живых более сильными народами. Так повелось на земле, и нам с вами суждено на ней жить.
Что можно сказать о других незнакомых, безымянных созданиях, которые живут в городах и джунглях нашей планеты? Я мельком видел многих из них. Я выслушал множество историй. Дожди и ветры терзают землю — так говорила Жанет. Какие еще неожиданности уготованы нам в будущем?
Будем ли мы снова жить вместе — Талтос и человек — в одном мире? Будет ли это возможно? Это мир, где человеческие расы вынуждены вступать в борьбу до бесконечности, где люди одной веры все еще убивают сторонников веры другой. Религиозные войны бушуют по всей земле, от Шри-Ланки до Боснии, от Иерусалима до американских мегаполисов и городишек, где христиане во имя Иисуса Христа приносят смерть не только в дома своих врагов, но и в свои собственные. Даже малых детей не щадят.
Племя, раса, клан, семья…
Где-то глубоко внутри нас посеяны семена ненависти ко всему отличному от нас. Нас не надо учить этому. Мы должны научиться не поддаваться этим чувствам! Они в нашей крови. Но в наших умах милосердие и любовь обязаны одерживать верх.
И как смог бы мой кроткий народ жить сегодня, если бы он действительно вернулся сюда, столь же наивный, каким был тогда, не способный противостоять свирепым нравам человеческих существ, испытывающий страх даже по отношению к самым невинным людям, — он, с его дерзким эротизмом? Может быть, мы выбрали бы для жизни какие-нибудь тропические острова, на которых бы играли в свои чувственные игры, танцевали наши танцы и впадали в транс во время проведения обрядов?
Или нашей реальностью станет мир электронных компьютеров, фильмов, игр в виртуальной реальности? Или величественные загадки высшей математики — занятия, подходящие для наших умов с их любовью к деталям и неспособностью пребывать в иррациональных состояниях, подобных гневу и ненависти? Может быть, мы полюбили бы квантовую механику, как когда-то до страсти увлеклись вязанием? Я могу представить себе членов моего племени, день и ночь прослеживающих на экранах компьютеров траектории микрочастиц в магнитных полях! Кто знает, как много могло бы человечество получить, если бы такие игрушки увлекли нас?
Мой мозг в два раза больше, чем у человеческого создания. Я не старею ни по каким часам, отсчитывающим время. Мою способность усваивать современные науки, в частности современную медицину, невозможно переоценить.
А что случится, если среди нас появится одна амбициозная личность — мужчина или женщина, один Лэшер, если угодно, — которая восстановит теорию расового превосходства? В течение одной ночи пара Талтосов способна воспроизвести на свет батальон взрослых Талтосов, готовых захватить цитадели человеческой власти, уничтожить оружие, которым люди умеют пользоваться намного лучше, готовых захватить пищу, воду и другие ресурсы этого переполненного людьми мира и отказать в них менее кротким, менее добрым, менее терпимым — как возмездие за века их проклятого владычества.
Разумеется, я никого не желаю учить ничему подобному.
Я не потратил века своей жизни на исследования физического мира. Или на завоевание власти. Но если я решу одержать некую победу для самого себя, мир отступит передо мной, словно все его заслоны окажутся бумажными. Моя империя, мой мир сотворен из игрушек и денег. Но насколько лучше было бы создать его из лекарственных средств, чтобы усмирить человеческого самца, чтобы разбавить концентрацию тестостерона в его венах, навечно заглушить его боевые кличи.
И представьте, если угодно, Талтоса, охваченного подлинным энтузиазмом. Не мечтателя, проводящего свою краткую жизнь в туманных далях, воспитанного на языческой поэзии, а пророка, верного заветам Христа, решившего, что насилие должно быть уничтожено, что мир на земле стоит любой жертвы.
Вообразите легионы новорожденных, преданных такому делу, армии воинов, призванных проповедовать любовь в каждой деревушке и в каждой долине и искоренять, да-да, буквально искоренять тех, кто возражает против этого.
Кто я в конце концов? Некое хранилище генов, которые могли бы разрушить мир? И кто вы, мои Мэйфейрские ведьмы? Вы все еще несете те же самые гены сквозь столетия, так что мы вместе с нашими сыновьями и дочерьми наконец можем покончить с царством Христовым.
Библия называет одно имя, не так ли? Зверь, демон, Антихрист.
Кто обладает мужеством, чтобы вынести такую славу? Наивные старые поэты, все еще обитающие в башнях и мечтающие о ритуалах на холме в Гластонбери, чтобы обновить мир.
И разве не убийство было основным требованием для осуществления мечты того сумасшедшего, трясущегося от страха старика?
Я пролил кровь. Она и сейчас на моих руках — во имя мщения. Трогательный способ исцеления ран, единственный, к которому мы прибегаем снова и снова в нашей ничтожности. Таламаска восстановлена. Цена слишком высока, но дело сделано. И наши тайны все еще в безопасности в данное время.
Мы друзья, вы и я. И пусть мы никогда не причиним вред друг другу. Я могу дотянуться до ваших рук даже во тьме. Вы можете воззвать ко мне — и я отвечу.
Но что случится, если возникнет нечто новое? Совершенно новое? Я предвижу нечто подобное… Я представляю». Но пусть тогда это новое минует меня.
Ибо я не способен предугадать грядущее.
Я знаю, что никогда не потревожу вашу рыжеволосую ведьму Мону. Я никогда не причиню никаких неприятностей ни одной из ваших могущественных женщин. Много столетий миновало с тех пор, как похоть…— или надежда? — завлекала меня в подобное приключение.
Я одинок, и если я проклят, то забыл об этом
Я люблю свою империю, своих маленьких прелестных подданных. Мне нравятся игрушки, которые я предлагаю миру. Куклы с тысячами лиц — мои дети.
Некоторым образом они заменяют мне танцы, мой круг, мою песню. Символы вечной игры — возможно, творение Небес.
31
Сон повторяется. Она выбралась из кровати, сбежала вниз по лестнице.
— Эмалет! Лопата под деревом. Кто еще побеспокоится убрать ее?
Она копала и копала. И вот она, ее девочка, с длинными распущенными волосами и большими голубыми глазами.
— Мама!
— Сейчас, моя дорогая.
Они в яме вместе. Роуан убаюкивает ее.
— Ох, я так сожалею, что убила тебя.
— Все в порядке, милая мамочка.
— Была война, — говорит Майкл. — А на войне людей убивают. Затем, впоследствии…
Она проснулась, задыхаясь.
В комнате тихо, лишь приглушенно жужжат установленные вдоль пола маленькие вентиляторы, отгоняя жару. Майкл спал рядом, суставами пальцев касаясь ее бедра. Она села и прижала ладони ко рту, глядя на него сверху.
«Нет, не буди его. Не заставляй его снова страдать».
Но она знала.
Когда беседа прекратилась и тема была исчерпана, когда они отобедали, а потом и гуляли по занесенным снегом улицам до рассвета, когда они возвратились и позавтракали, и поговорили еще немного, и поклялись в дружбе, уже тогда она знала, что не должна была убивать свою девочку. Для этого просто не было причин.
Как могло это кроткое создание с глазами газели, утешившее ее своим мягким голосом, напоившее молоком, хлынувшим из ее грудей, — как могло это трепещущее создание причинить зло кому бы то ни было?
Какой логический ход мысли заставил ее поднять оружие? Что за логика приказала нажать на спуск? Дитя, зачатое в насилии, дитя заблуждения, дитя ночного кошмара. Но все же дитя.
Она выбралась из кровати, в темноте нашла домашние туфли и потянулась за пеньюаром, брошенным на спинку стула, — еще одно незнакомое одеяние, которыми забит ее чемодан, благоухавший духами другой женщины.
Убить ее! Убить это нежное доверчивое существо, полное воспоминаний о древних землях, о долине и равнинах и, кто знает, о каких еще таинствах! Ее утешение в темноте, когда она была привязана к кровати. «Моя Эмалет…»
Светлое белое окно словно повисло в воздухе в дальнем конце темного вестибюля — огромный прямоугольник, полный светящегося ночного неба, свет, проливающийся на длинную дорожку цветного мрамора
Она устремилась к этому свету. Халат вздулся за спиной. Ноги легко несли ее, издавая мягкий стук по полу. Она вытянула руку, чтобы нащупать кнопку лифта.
Отнеси меня вниз, вниз, вниз, к куклам. Забери меня отсюда. Если я погляжу из того окна, я выпрыгну. Открою его и увижу бесконечную линию фонарей — огни крупнейшего в мире города. А потом проберусь наверх, раскину руки в стороны и… кану в ледяную тьму.
Вниз, вниз, вниз — к тебе, моя девочка
Все образы этой истории пронеслись у нее в голове. Вспомнился звучный тембр его голоса, его нежные глаза, когда он рассказывал. А теперь она лежит глубоко под корнями дуба, нечто навсегда отторгнутое от мира, не оставившее после себя ничего — ни каких-либо записей, ни упоминания в песнях.
