Олег Гладов - Смех Again
— Но у него дешевле! — тупо повторила она.
— Ну так и идите… в «Юлию»! — сказал я, имея в виду, конечно, не «Юлию», а совсем другое место.
После неё зарулил какой-то малолетний панк в майке «Sex Pistols» и с баяном без чехла, висящим на спине вместо рюкзака. Он восторженно уставился на мою машинку, сказал «круто» и протянул мне бумажку.
— «Висмут», — прочёл я, — это ещё что такое?
— Это моя группа! Я в ней играю! — радостно сообщил он.
— На баяне? — на всякий случай уточнил я.
— Нет! — так же радостно сообщил он. — На гитаре! А баян я только что на мусорке нашёл!
Я подумал, как чудесно, что при нашем разговоре не присутствуют работники санэпидемстанции, выпившие литры моей крови.
— Итак, — я отдал бумажку ему, — отлично. Что дальше?
— Хочу такую мастюху себе набить!
— Без проблем… — сказал я. — Куда?
— Сюда! — сияя глазами, сообщил он и ткнул себя в центр лба.
Я примерно с минуту молча смотрел на его прыщавое чело.
— Мальчик… — сказал наконец я, — иди домой.
Имея в виду, конечно, не дом, а совсем другое место.
— Зачем? — удивился он.
Я вздохнул.
— Принесёшь записку от мамы. А лучше приходи с мамой. Пусть она сама мне скажет, что разрешает своему сыну ходить с висмутом на лбу.
Сговорились все, да?
Звонит мой мобильник. На заставке улыбающаяся Окси показывает средний палец. В трубке её голос.
— Здравствуй, папочка, — мурлыкает она.
Сегодня у нас Голос Послушной Девочки.
— Кто бы это мог быть?
— Ты не узнаёшь свою доцю?
— Не мешай папе работать… уроки сделала? — я улыбаюсь.
— Сейчас же каникулы, па…
— Я тебя накажу, дрянная девчонка… — говорю я.
Окси хихикает:
— Скажи это Тем голосом.
— Каким из?
— Ну ТЕМ…
— Голосом Похотливого Старикашки? С мокрыми ладошками, слюнявым ртом и маленьким розовым членом?
— Фу-у-у-у… Да!
— Я тебя накажу, дрянная девчонка… Я задеру твою юбку и отшлёпаю тебя по попке… по твоей розовой сладкой попке…
Хихиканье в трубке:
— Ну, пожалуйста, не надо, па…
— …А потом заставлю сидеть у меня на коленях без трусиков и делать уроки, мерзавка…
Хихиканье в трубке перерастает в хохот. Потом:
— Ты такой прикольный…
Я улыбаюсь:
— Посидишь на моих коленях?
— Я подумаю… — мурлычет она.
Точно так же она мурлыкала, когда я привязал её к своей кровати и прошёлся губами от пальчиков на её ногах до кошачьих местечек за аккуратными розовыми ушками. Я спросил тогда — чем от неё так хорошо пахнет? Kenzo?
— Нет, — сказала она в подушку, — я не пользуюсь духами. Это я так пахну.
Еле уловимый, сладкий и одновременно терпкий запах. Так пахнет её гладкая, как шёлк, кожа. И если зарыться носом, в её растрёпанную причёску — корни волос тоже будут источать этот запах. Она вся так пахнет. Когда я говорю «вся», я имею в виду «везде». Она везде сладкая и терпкая. Одновременно. Когда я вспоминаю это, то сразу чувствую шевеление в паху. И когда она говорит в трубку:
— Какого цвета на мне трусики? С трёх раз? — мои шорты цвета хаки уже оттопыриваются по полной программе. Это очередная ежедневная игра Окси. Если я угадаю цвет трусиков, вечером меня ждёт нечто особенное.
— М-м-м… — я слушаю её дыхание — …чёрные?
— Я сегодня в белом, па…
— Белые?
— Не-а…
— М-м-м…
— Последняя попытка… — я слышу звон посуды: она сидит в какой-то кафешке.
— Ты совсем без трусиков, да?
— Умница, — по её голосу я чувствую, что она улыбается, — я уже думала, что сегодня ты пропустишь приватное pornoparty…
Pornoparty — это она меня наслушалась. Коза такая…
— Ты сильно занят, па?
— А что такое?
— Мне уже тут надоело… Один усатый дядя, уже второй раз шампанское с официантом присылает… Вкусное…
— Я щас приеду и твоему шампанскому яйца, нах, оторву! — говорю я голосом «Отсидел И Только Что Вышел».
Хихиканье в трубке. Потом:
— Поторопись, па… а то пока мы с тобой разговариваем, у меня весь стул мокрый стал… сидеть неудобно.
— Уже лечу, — говорю я и улыбаюсь: коза такая…
В кафе я чмокаю её в щёку и вешаю рюкзак на спинку своего стула. Она блестит глазами с той стороны стола, на котором стоит полупустой бокал с золотистым содержимым.
— Это уже третий.
— Где этот дядя? — спрашиваю я и тут же замечаю его в углу: с усами, в рубашке с пальмами и рыжих сандалях. Не сандалиях — именно Сандалях. Да ещё в белых носках. Я посылаю ему воздушный поцелуй. Он отворачивается.
— Стул ещё мокрый? — спрашиваю я.
— Я вся мокрая. Хочешь потрогать? — она берёт бокал, делает глоток и смотрит на меня поверх стеклянного краешка.
— Позже.
Кое-что об Окси.
Она ненавидит органную музыку.
— Кто её может по-настоящему любить? — вещала она, валяясь голышом на моём диване и как всегда болтая пятками в воздухе. — Наверное, те, которые в «Что? Где? Когда?» участвуют. Ненавижу всех этих мерзких усатых очкариков. Им, по-моему, даже за деньги никто не даст… Только какая-нибудь оплывшая бесформенная интеллектуалка средних лет в бабушкиных трусах… (её передёрнуло)… ф-ф-фу!!!
Я бросил взгляд в угол: сбрей усы, чувак, и вставь линзы, хе-хе…
Окси допила шампанское, поставила пустой бокал на центр стола и сообщила:
— Ой… Кажется, уже пьяная… А я за рулём…
На входе в кафе я видел её маленький, но мощный итальянский мотороллер с семью красными звёздами на борту. Когда я спросил, что они означают, она махнула рукой:
— А… это я шесть котов задавила… и одного ёжика.
Потом ткнула в меня указательным пальцем:
— Не специально.
У меня в рюкзаке сейчас лежит небольшой презент для неё. Я лезу рукой за спину и, порывшись, извлекаю его на свет.
— Спокойно, сеньорита… у вас сегодня личный пилот, — говорю я и надеваю презент на свою голову, — comprendez?
— Waw! — глаза Окси заискрились. — А он настоящий?!
Настоящий. Кожаный лётный шлем. Чёрный. Внутри на подкладке надпись маркером на испанском «лейтенант Наваз». Подвернулся как-то в военном сэконде, в Москве.
— Ага. Настоящий, — я протягиваю шлем ей, — он твой.
— Мой?! — она натягивает его на голову. — Спасибо, па! Поехали кататься?!
— Поехали.
На выходе из кафе я посылаю очкарику ещё один воздушный поцелуй.
Позже, выкатав почти полный бак бензина, мы тормозим у большого фонтана на проспекте. Я сижу на мотороллере с бутылкой колы в руке и смотрю, как босая Окси бродит в прозрачной воде, доходящей ей до колен, среди бултыхающейся ребятни: жара.
