Борис Липатов - Блеф
— Простите, Пильмс, но у меня такие карты, что я не могу не набавить. — И он пододвигает к центру добавочную ставку.
— И я! — Хоммсворд пересмотрел свои карты и решительно набавляет.
О'Пакки делается мрачнее тучи. Он смотрит на улыбающегося Пильмса.
— Я уравниваю, потому что вы блефуете.
— В таком случае — я навинчиваю ещё один лимит!
Кудри тронул Генри за рукав.
— Простите, Генри, до сих пор я считал, что ваш единственный недостаток — ваша молодость, который всё же с каждым днём постепенно проходит, но теперь… вы представляете плачевный пример глупости и упрямства…
— Пасс! — Дука яростно бросает карты на стол. — Я не могу играть с фаталистами! У меня — покер на шестёрках, — и я бросаю перед заведомым блефом!!
— Ваш блеф закрыт, — обращается Хоммсворд к Генри.
— Стоп! Я ещё не опоздал набавить! — восклицает О'Пакки, — хотите — вот это всё!!!
О'Пакки локтем сдвигает на середину стола все свои фишки.
— Уравнял! — спокойно отвечает Генри.
Дука с надеждой смотрит на Хоммсворда. Тот думает, на лбу у него вздувается и ширится жила, и вдруг, выпустив струю воздуха, он пасует.
— Не могу! У Пакки без сомнения больше.
Он открыл покер на восьмёрках.
Дука и Кудри тихо ахнули.
— Разрешите открыть? — сухо осведомляется О'Пакки.
— О, да, пожалуйста.
Ирландец веером разложил карты. Хоммсворд всплеснул руками.
— Погиб! Погиб!! — закричал он, указавая на Генри, — ведь вы понимаете — ройяль-флеш в червах и от короля. Тут уже нужно пять одинаковых!
— Пять одинаковых? — вежливо переспрашивает Генри и берётся, наконец, за карты.
Тишина.
Автор добр. Генри открывает пять тузов и берёт ставки.
24. Невозможно скучная речь Кудри
Ах, для чего, для чего написана предыдущая глава!
Какой тематический умысел позволил Генри выиграть в тёмную и, вдобавок, в самой высшей комбинации? Что это? Желание во имя старых серьёзных традиций дать облик героя? Благосклонность к нему стихий? Сюжетный ход с последующим отголоском?
Ах, до чего может быть лукав и всесилен автор!
Ужасно!
Кудри бросает газету.
— Так. Игра кончена. Давайте поболтаем.
— Хорошо, уж так и быть, доставим удовольствие этому старому подагрику, — сказал Реджи.
Кудри направил круглые очки на Хоммсворда и пожевал губами.
— Так, так, молодёжь! — нарочито обиженно промолвил Кудри.
— Эх, молодость! (Реджинальд Вильбур Хоммсворд крякает и выпрямляет грудь.) Хорошо!
— Я хочу сделать темой нашей болтовни молодость и рождение идей.
— В зависимости одно от другого? — спросил Генри.
— Я не мыслю иначе! Пусть сейчас мы переживаем время, когда зрелый возраст идёт впереди молодости в области развития идей, — пусть! Но я всё-таки берусь судить и признавать в идее не её академизм, а её темперамент, потому что лишь через него можно определить истинную любовь к жизни. Мы появляемся здесь лишь для того, чтоб жить и любить жизнь.
— Кудри! — горестно воскликнул Реджи.
— Вот вам, джентльмены, сорокалетний вопль! Вы слышите, как исторгает Реджи стон своей души, тот самый Реджи, который минуту тому назад выпячивал самодовольно свою рёберную клетку! — и Кудри продолжал: — Мы члены, по собственному названию, Синдиката Холостяков. В чём идея нашего существования — мы не знаем. В чём смысл нашей работы — тоже не определено. И заметьте, у каждого из нас имеется глубокое желание оправдать своё существование. Вокруг нас масса энергии утекает зря по руслу вздорных идей. Много усилий тратится на то, чтобы пройти известный путь и проделать известную работу за счёт всеобъемлющей и в то же время крайне несерьёзной фантастики. Надо поставить перед собой задачу отучить людей производить дутые ценности. Надо отучить потенциальные силы человечества утекать по заброшенному руслу! Если вода течёт через мельницу, то она должна и колеса вертеть! Что нам толку из того, что нам засоряют мозги «Пищей богов» и «Путешествиями на луну», что нам толку из этого, раз это не порождает никакого нового импульса? Надо отучить идеи убегать с доброкачественного пути эмпиризма и заставить поэтический вздор давать воду на общечеловеческую мельницу!
— И это задача синдиката? — спросил Луиджи Дука.
— Да, отчасти. Среди нас есть молодёжь, не зачумленная условностью современной культуры, сама имеющая право и силы на поставку поэтического вздора; но помните, друзья, лучше всего итти путём парадокса, заниматься перешивкой старых вещей — иными словами, итти путём доказательства от обратного, и вам обеспечен новый успех. Короче — задача синдиката создать сенсацию, для чего имеются три данных: современное положение буржуазной культуры, газета «Нью-Таймс» и приличный капитал. Вот отправные точки, на основании которых можно замечательно озонировать застоявшуюся современность! В три молодые головы, в головы Пильмса, О'Пакки и Дука, я вколачиваю свои слова: «Дайте сенсацию и погладьте человечество против шерсти!»
Кудри замолчал и тщательно раскурил сигару.
— Ну, а теперь идите спать. Я скоро буду выть от приступа подагры, в своих комнатах вам будет приятнее провести эти минуты.
Компаньоны начали прощаться.
— Я решительно не понимаю, в чём дело, Пильмс, — обратился к Генри ирландец, — пробрал нас Кудри или так, просто, заполнил несколько минут желчными сентенциями?
— Мне кажется, тут скрывается настоящее дело, Пакки, и я намерен хорошенько подумать, — отвечал Генри, отворяя дверь своей комнаты.
25. Тень Шекспира бродит по концу этой части
(Комната Генри. Прямо дверь. Направо кровать. Посередине стол, Генри и телефон. Горит одна настольная лампа в 50 свечей.) ГЕНРИ (застёгивая пижаму). Да. Мне кажется, что тут скрывается настоящее дело, и я намерен хорошенько подумать.
ГЕНРИ (сидит, глядя на лампу в 50 свечей, и думает). Как неприятен всякий пот, выступающий из размышлений!
ГЕНРИ (встаёт, прохаживается и освежает голову одеколоном). Хорошо! Я говорю: хорошо. Хорошо, старый хитрый Кудри, газетная лисица и типографский волк! Хорошо, Реджинальд Хоммсворд — дрянной биржевик! Хорошо, мистер О'Пакки, хорошо, синьор Дука!.. Хорошо, господин Ковбоев, уважаемый редактор и не менее уважаемый секретарь! Хорошо, Ирена. Вы говорите: сенсация. Это значит — вы говорите: деньги. Но я думаю о том и о другом. Благодарю вас за синдикат и за гостеприимство. Вы думали, я не способен на блеф? А покер? Если вы не пасуете, получайте пять тузов! Блефа нет… потому что… потому что…
(Глаза Генри округляются, по лбу струятся капли влаги, дыхание становится прерывистым… Так он стоит, производя страшное впечатление).
Часа через два Генри схватывает телефонную трубку — в комнате Дука хрипит и надрывается звонок, и в ухо итальянца начинают падать искомканные слова:
— Дука! Говорю я, Пильмс. Идея… Тащите ко мне в комнату чертежи ваших аэропланов!.. Разбудите О'Пакки! Скорее! Живо! Изумительная идея!..
А сам Генри, зажегши свет во всех лампах, разложил на столах географические карты и наклонился над ними, бормоча:
— Необитаемый остров! Год жизни за необитаемый остров!!!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Марсианское предприятие
1. Темнота на два голоса
— Ты не спишь, Годар?
— Нет! Проклятые паразиты не дают мне покоя!
— Да… Тут все койки набиты клопами… Прямо нестерпимо! До чего ими тут воняет!
— Мне эти скоты забираются в бороду… Страшно щекотно!
— Ты знаешь, о чём я думаю, Пулю?
— О чём?
— Да вот, чтобы эта мерзкая посудина, на которой нас везут, случайно напоролась на мину!
— Откуда же ты возьмёшь мину?!
— Мало ли их болтается по морям после войны… Вот, может, и на наше счастье…
— Верно… Всё-таки лучше каторги.
— Поневоле захочешь налететь на мину, когда просмотришь книжку Лондра о нашей достохвальной системе исправления преступников.
— Хорошо, хоть нас везут в Новую Каледонию; говорят, там сноснее Кайенны!
— Как бы… фу, опять клоп! Главное, в этих кандалах нельзя шевельнуться лишний раз! Гонишься за клопом и молотишь себя по зубам железом!
— Проклятые свиньи! Разбойники! Мародёры!
— Мне одного жаль, Пулю, что нам за наши двенадцать лет каторги, полученные в приговоре, не удалось как следует довести дело до конца! Мы, может быть, и подняли бы оккупационный корпус в Дюссельдорфе!
— Ого! Мы бы показали этому мяснику — генералу Дегутту, что означает компартия!
— Я удивляюсь, как нас не израсходовали.
— Было бы лучше для нас! Ты веришь в какую-нибудь возможность побега?
— Как знать?.. Но всё-таки мало вероятия.
