Роберт Хайнлайн - Дорога Славы
— Молодые джентльмены, я надеюсь, что это послужит вам уроком не только в аккуратности, а и в расторопности. Увидев на доске объявлений новое распоряжение, вы, каждый из вас, должны были сразу идти готовиться к проверке. Я хочу, чтобы вы поняли: раскрашивая свои лица, вы далеко перешли границы ребячества и неуемной дикости. Я расцениваю это как оскорбление.
Он остановился и удостоверился, что его внимательно слушают.
— Я не вижу причин, вызывающих такую грубость и вульгарность в манерах колонистов, но, как глава этого учреждения, я хочу видеть, что любые недостатки будут исправлены. Вы не в колонии, и поэтому все предметы в ваших комнатах должны лежать на своих местах. Первая, а возможно и единственная, цель воспитания — это становление характера, но характер может быть выработан только через жесткую дисциплину. Я льщу себя надеждой, что хорошо справлюсь с поставленной задачей, так как прежде чем попасть сюда, я имел двадцатилетний стаж преподавательской работы в Военной Академии Скалистых Гор. Превосходная школа, школа, которая выпускала МУЖЧИН.
Он снова сделал паузу, давая слушателям проникнуться его словами. Придя сюда, Джим был готов выслушать все без пререканий, но высокомерные слова школьного учителя и особенно его намеки на то, что хуже колонистов никого не может быть, постепенно завели его.
— Мистер Хове! — громко сказал он.
— Да? Что?
— Это не Скалистые горы; это Марс. И здесь не Военная Академия.
За короткое время на лице мистера Хове промелькнули удивление и гнев, переросшие в ярость, что, казалось, могло привести его к параличу. Немного сдержав себя, он спросил сквозь зубы:
— Как тебя зовут?
— Мэрлоу, сэр. Джеймс Мэрлоу.
— Было бы гораздо, гораздо лучше для тебя, Мэрлоу, если бы здесь была Военная Академия. — Он повернулся к остальным. — Все могут идти. Наказание в выходной день отменяется. Мэрлоу, останься.
Когда все ушли, Хове сказал:
— Мэрлоу, в твоих словах самое оскорбительное — что самоуверенный и наглый мальчишка, неблагодарный выскочка, не знает своего места. По милости Компании вы получаете прекрасное воспитание. Это просто неприлично — пускать дешевые остроты в адрес человека, которого Компания поставила следить за вашим обучением и благополучием. Ты понял это?
Джим промолчал.
— Ну ладно! Будь откровенным, парень — признай свою вину и извинись. Будь мужчиной!
Джим продолжал молчать. Хове барабанил пальцами по столу.
— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Иди в свою комнату и подумай над этим. В твоем распоряжении все выходные.
Когда Джим вернулся в свою комнату, Френк восхищенно посмотрел на него и покачал головой.
— Парень, ох, парень, — сказал он, — ты был безрассуден.
— Но ему надо было сказать.
— Конечно, надо. Но какие у тебя теперь планы? Перережешь себе горло или уйдешь в монастырь? Старик Хове теперь не будет спускать с тебя глаз. В сущности, жить рядом с тобой становится небезопасно.
— Черт возьми, Френк, если тебя это не устраивает, можешь поискать другого соседа.
— Полегче, полегче! Я не убегаю от тебя. Я буду с тобой до конца. “Улыбаясь, мальчик упал мертвым”. Я рад, что ты все высказал ему. Сам я не смог бы этого сделать.
Джим бросился на свою кровать.
— Не скажу, что мне очень нравится это место. Я не люблю, когда мне выкручивают руки и насмехаются надо мной, словно я бесчувственный чурбан. А теперь еще добавилось это. Что мне делать?
— Будь я проклят, если знаю.
— Это было прекрасное место, когда здесь был старик Стибен. Мне даже нравилось здесь.
— Стибен был хороший. Все, что ты МОЖЕШЬ сделать, Джим, это заткнуться и надеяться, что он все забудет.
— Послушай, мало кому нравятся эти нововведения. Возможно, если мы поднимемся все вместе, мы сможем что-нибудь изменить.
— Ничего подобного. Ты был единственный, у кого не дрогнула кишка, чтобы высказаться. Ерунда. Даже я не поддержал тебя — а я согласен с тобой на все сто процентов.
— Ладно, будем отправлять письма родителям?
Френк покачал головой.
— В письме не расскажешь всего — разве что самую малость. Затем ты окажешься в пиковом положении, вроде подстрекательства к бунту или другой подобной чепухи. Во всяком случае, — продолжал он, — что ты сможешь сказать в письме? Что ты готов отрезать себе палец и этим доказать, что мистер Хове сделал что-то такое, на что он не имел права? Я знаю, что может ответить на это мой старик.
— Что он может ответить?
— Он много раз рассказывал мне о школе, в которую он ходил на Земле, и о том, какое это было суровое место. Я думаю, он даже немного гордится этим. Если я скажу ему, что Хове не разрешает нам хранить печенье в своей комнате, он просто рассмеется надо мной. Он скажет: “Френк, поверь мне, это неприлично держать продукты в комнате”. Вот и все.
— Да, конечно. Я знаю это. Попробуй сказать такое моему старику. Все, что мы можем открыть им, — незначительные факты наподобие этого. Прежде чем мы сможем убедить родителей сделать что-то, у нас должно произойти нечто более ужасное.
К концу дня рассуждения Френка подтвердились. Едва новость распространилась, как к ним один за другим стали заходить студенты. Некоторые просто пожать руку Джима за смелое выступление против директора Школы, некоторые из любопытства, посмотреть на странную личность, безрассудно выступившую наперекор авторитету Хове. Но Джиму стало ясно: никто не любил нового главу Школы, все были недовольны если не всеми, то хотя бы некоторыми из его “дисциплинарных” нововведений, и ни один не собирался присоединиться к нему или последовать его примеру.
В воскресенье Френк ушел в Малые Зыбучие Пески — поселение землян, расположенное недалеко от Марсианского города. Джим остался в их комнате под домашним арестом, где он готовил уроки и разговаривал с Виллисом. К ужину Френк вернулся назад.
— Это тебе сюрприз, — объявил он и бросил Джиму маленький сверток.
— Ты настоящий друг! Что это?
— Открой и увидишь.
Это была запись нового танго, сделанная в Рио и присланная с Земли на “Альберте Эйнштейне”. На кассете была надпись “Quien Es la Señorita?” Джиму очень нравилась латиноамериканская музыка; Френк помнил об этом.
— Ох, парень! — Джим подошел к учебному магнитофону, вставил кассету и уже готов был включить воспроизведение, но Френк остановил его.
— Лучше подожди. Уже был звонок на ужин.
Джим неохотно уступил, но когда вернулся после ужина, проиграл запись несколько раз в течение вечера, в то время как Френк готовился к урокам. Он даже проиграл это еще раз перед тем, как выключить свет.
Около пятнадцати минут в комнате было темно и тихо, как вдруг “Quien Es la Señorita?” зазвучала снова. Френк сел.
— Какого черта? Джим — не включай это сейчас!
— Я не включал, — возразил Джим. — Это, наверное, Виллис. Ну, конечно, Виллис.
— Ну, заставь его замолчать. Накрой его подушкой.
Джим включил свет.
— Виллис, мальчик… эй, Виллис! Прекрати этот шум!
Вероятно, Виллис даже не слышал его. Он стоял в середине комнаты и отбивал такты стебельками глаз. Его исполнение было превосходным, со всеми маримбами[98] и полным хором.
Джим поднял его.
— Виллис! Замолчи, приятель.
Виллис продолжал отбивать такты.
Дверь резко распахнулась, и на пороге возник директор Школы.
— Я так и думал, — с триумфом возвестил он, — кроме всего прочего, еще и неуважение к окружающим. Выключи магнитофон. И прими во внимание, тебе придется провести в этой комнате весь месяц.
Виллис продолжал петь; Джим попытался прикрыть его своим телом.
— Ты не слышал мой приказ? — спросил Хове. — Я сказал, выключи эту музыку. — Он шагнул к столу и повернул выключатель магнитофона. Поскольку он уже был выключен, Хове только сломал на пальце ноготь. Он сдержал неподобающие директору Школы выражения и сунул палец в рот. Виллис продолжал свое самозабвенное выступление. Хове повернулся.
— Как вы посмели проводить здесь проводку? — набросился он на ребят. Не получив ответа, он шагнул к Джиму и сказал: — Тебя давно не пороли? — Он оттолкнул Джима и с явным недоверием и отвращением посмотрел на Виллиса. — Что ЭТО?
— Эх, это Виллис, — стараясь, чтобы голос был твердым, ответил несчастный Джим.
Хове был не так глуп; он понял, что музыка, которую он слышит, исходит от странной пушистой сферы, находящейся перед ним.
— А могу я спросить, что такое “Виллис”?
— Ну, он… прыгун. Вид марсиан. — В этот момент Виллис решил закончить произведение; он выдал глубоким контральто buenas noches и замолчал.
— Прыгун? Я никогда не слышал о них.
— Даже среди колонистов не многие видели их. Они редко встречаются.
