Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
— Что-то я сегодня не в форме, — кисло сказал преподаватель вместо приветствия.
— А вам что, положено ходить в форме? — вежливо спросил Сюэли.
Когда их группу слили наконец с русскими студентами, сочтя подготовку достаточной, Сюэли и там полюбился многим как родной. Он искал языковой практики всюду и оттого старался не молчать, пренебрегая часто и рассудительностью, и правилами приличия. Однажды, когда староста группы докладывала об отсутствующих и говорила: "Вот Леша еще не придет, у него отравление, ему плохо очень", — Сюэли с лучезарным видом сказал:
— При отравлении же не обязательно плохо. Бывает, отравился — и тебе так хорошо!..
Хотел ли он сказать именно то, что сказал, или же имел в виду что-то другое, долго еще обсуждалось в группе.
В середине второго семестра при случайных обстоятельствах выяснилось, что Вэй Сюэли обладает так называемым чувством языка — редкий дар, не связанный с количеством времени, проведенного над книгами.
Как-то перед началом лекции до Сюэли долетел разговор русской части группы. Он был совершенно безобиден по содержанию, но в нем было очень много мата как средства экспрессии.
— Я думаю, не при Цзинцзин, — сказал он твердо.
Ся Цзинцзин (夏晶晶) была скромная, тихая китаянка, которая пристроилась у самой двери и пыталась читать учебник профессора Белова по кристаллографии. Ребята опешили.
— Чего-о? За……………………….. как-нибудь……………………….. лучше! — сказал кто-то из них машинально.
— Кто это сказал? — спросил Сюэли. Внизу, у стола для опытов, стояло человек десять. У него так классически потемнело в глазах, раздался звон, возникли павильоны какие-то среди садов, свист птиц каких-то… Он даже сам удивился.
— Тебе имя-отчество? Особые приметы? Цвет глаз, волос или что?
— Отпечаток лица, — сказал Сюэли, слетел вниз и четким движением макнул говорившего в стол.
С тех пор стало ясно, что чувство языка, несмотря на все недочеты речи, у Сюэли совершенно.
Сюэли любил наблюдать Цзинцзин в естественной среде. Однажды он перелез через несколько балконов и карнизов на уровне семнадцатого этажа, чтобы спокойно посмотреть, как она расчесывает волосы, и так же без претензий вернуться обратно. Пока она себе там копошилась и вроде была довольна, ему тоже было хорошо.
Иероглифы ее имени означали «кристалл». Русская часть группы тоже откуда-то знала это, — возможно, сама Цзинцзин простодушно им рассказала, — поэтому ее имя было вечной темой очень смущавших ее шуток.
Перед лекцией по симметрии кристаллов кое-кто придирчиво оглядывал Цзинцзин, например, и обсуждал, симметричная она или не симметричная. Фамилия ее была Ся, поэтому русские еще иногда заводили демагогию вроде: "Цзинцзин пришла" — "Вся? Или не вся?" — "Вроде вся…". "В "Питере Пэне" была Цзинь-цзинь, — утверждали они. — Она тоже была такого размера, маленького".
Несколько раз Сюэли приходилось вежливо прекращать такие разговоры. Раза два пришлось вступиться за Цзинцзин тут и там, один раз даже в темном переулке, где он повел себя несколько необычно: после довольно эффективного удара подошел, приложил руки к сердцу и изысканно извинился. Сказал, что менее всего хотел бы возбуждать национальную рознь.
Когда русские друзья интересовались, насколько обычны среди китайцев такого рода способности, он равнодушно отвечал:
— Ну, в школе же до шестого класса кун-фу по физкультуре всех учат. И потом, громадное количество фильмов и сериалов по кун-фу… подражания неизбежны.
Свое постановочное, сценическое кун-фу Сюэли, когда учился в Хунани, холил и лелеял, тренировал и старался не утратить навыков. О боевом отзывался без интереса.
Цзинцзин мечтала завести кошку, что было строжайше запрещено в общежитии.
— Мне бы хоть какую-нибудь кошку… хоть маленькую… пусть даже без хвоста…
Сюэли раздобыл ей огромную кошку, целенькую, с хвостом (она гуляла без дела на мехмате по коридору), и отстоял присутствие этой кошки в переписке с комендантом, в совершенстве овладев русским канцелярским стилем, в том числе оборотами вроде "голословно утверждать" и "безосновательно инкриминировать".
Сюэли считал своей обязанностью кормить Цзинцзин самодельными пельменями цзяо-цзы и сладким рисом с цукатами, причем иногда они сталкивались в коридоре со жрачкой в руках, потому что она шла как раз с фигурками из теста или цветочным печеньем мяньхуа, чтобы угостить его. Сосед Сюэли по комнате, Ху Шэнбэй, с жаром повторял, что присутствие Цзинцзин в их скромном жилище — само по себе хороший фэншуй.
Когда Ди однажды спросил, каким Сюэли находит характер Цзинцзин, будучи знаком уже почти год с нравами Цунами-сан, Сюэли серьезно сказал:
— Между ними такая разница, что, как сказал бы Сыма Цянь, о них не может быть разговора в один и тот же день.
При этом он по-прежнему спал с Саюри под пологом с узором из вишневых лепестков, который она привезла от комаров, и не позволял себе коснуться ни волоска Цзинцзин, корректно провожая ее до ее дверей. Когда однажды, разболтавшись о пустяках, Цзинцзин положила голову ему на грудь, он без помощи рук, просто выпрямившись и подавшись ей навстречу, неприметно вернул ее в прежнее положение и отодвинулся от нее. Это было движение почтительное и совсем не обидное, но очень однозначное. Он не смел касаться ее. Единственным человеком, которому всё это не казалось удивительным, был аспирант Ди.
Однажды Саюри приготовила суши, легла, разложила их на себе и позвала Сюэли оценить это по достоинству. Он совершенно не разочаровал ее в тот вечер. Он пришел, медленно эволюционировал от осторожного восхищения до страсти, полностью соответствовал ее ожиданиям. Он губами собрал все там, что выпало из этих суши, предельно нежно. Даже отмываться от суши в душ они пошли вместе. Он даже отнес ее туда на руках. Вообще он… ну, перворазрядно на все это среагировал.
Он только отложил немножко для кошки.
В конце мая у Сюэли сносились подметки на сандалиях, и он побежал искать обувной ларек, но на Красной площади того самого ларька не было.
— Прошу прощения, вы не видели здесь ларец? Обувной ларец… ларек? Небольшой такой ларчик? — заметался Сюэли.
Никто не знал.
В конце концов он отыскал этот ларек — совсем в стороне, уже ближе к памятнику Кириллу и Мефодию. Кто такие Кирилл и Мефодий, Сюэли понятия не имел; если верить словарю, получалось, что они буддийские монахи, но в это слабо верилось — головы у них не были выбриты. Когда Сюэли увидел ларек, он даже сам удивился, какое облегчение испытал. Мастер был на месте: прибивал подковку молоточком.
Сюэли приблизился, поздоровался, достал из сумки сандалии и показал, в каких местах их постигла беда.
— Ах, старые сандалии, — вздохнул хозяин ларька. — Сколько же вы их носите — сто лет?
— Нет… я… это любимые сандалии, — смутился Сюэли.
— Чем больше я стаптываю подметки, тем яснее, что я никуда не уходил, — сказал его собеседник.
— Что, простите?
— Уходим мы лишь тогда, когда перестаем стаптывать подметки, — пояснил мастер. — За эту работу я возьму двести рублей.
— А нельзя ли все же хоть на десять ман поменьше? — спросил Сюэли машинально. Это была бездумная и очень точная калька с фразы, которую он произнес бы на рынке в Гуанчжоу.
Владелец ларька изумленно взглянул на него и перешел на диалект провинции Гуандун.
— Наводнением размыло храм Царя драконов, — усмехнулся он. — Свой своего не узнал.
Человека из ларька звали Ли Дапэн (李大鹏), ему было на вид лет шестьдесят, он жил в Москве уже какое-то время, от рэкета и милиции избавлялся гипнозом — говорил им про погоду, — в черные дни он говаривал: "Москва, несмотря на все остальные ужасы, прикольный город", — и его ларечек… o, это был маленький Китай!
— Я оставлю сандалии. Я приду еще.
Если кто-то и напоминал Сюэли буддийского монаха, так скорее уж Ли Дапэн — в гораздо большей степени, чем, например, Кирилл и Мефодий.
Вэй Сюэли случайно познакомился в лифте с Андреем, русским из аспирантуры истфака. Как говорится, лифт тесен, и чего-чего только там ни происходит. Они застряли. За это время успели переговорить о самых разных вещах, и наконец Сюэли, смекнув, что перед ним археолог и музейный работник, спросил:
— Слушай, а как вы происхождение вещи устанавливаете? Ну, что это вообще такое?
— То есть попала нам в руки какая-то штуковина… Функциональное назначение ее неизвестно…
— Да, да. Можно я тебе одну вещь покажу?
— Давай, — и пока Сюэли рылся по карманам, Андрей продолжал: — Ну, на этот счет есть общеизвестное профессиональное правило: если в запасниках лежит невнятная фигня, и никакими силами не удается установить, что это за хрень, а надо срочно делать этикетаж, то пишут: «навершие».
