Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
К удивлению Сюэли, идея обыска не была от начала и до конца шуткой, имевшей исключительно эротическую цель: поиск принес свои плоды — в кармане хаори у Цунами-сан оказалась та самая антикварная вещица, которую он видел у детей из школы с уклоном в китайский язык, когда разыгрывал в их сценке Ли Бо. Он машинально сунул ее тогда в карман, чтобы освободить руки, и забыл отдать потом по причине сильнейшего головокружения. Впрочем, у Сюэли не возникло ни малейшего желания вернуть находку: что бы это ни было, конфисковать это именем Китая и в пользу Китая — единственно разумный поступок в этой ситуации, подумал он. Он и сейчас не понял, что это такое. Было похоже на обломок яшмового украшения, но непонятно, откуда отломано, потому что нигде не было скола: только если выпало из оправы. Он хотел определить эпоху, но не смог рассмотреть вещь детальнее, потому что контекст, в котором он отыскал ее, не располагал к вдумчивому изучению. Во всяком случае, он переложил ее из кармана Саюри к себе в карман.
— Вот эту "Зеленую птицу"… братьев Гримм… на которую мы скоро идем смотреть
балет, — начал Сюэли. — …Можно я туда не пойти?
Услышав это, Немила Гориславовна немедленно дала ему задание: сходив на балет, подробно изложить в письменном виде все отличия постановки театра Сац от собственно пьесы Метерлинка. И как ни пытался Сюэли объяснять, что эта птица в китайском переводе действительно такая сине-зеленая… ну, зеленоватая, — ничего не помогало. Под горячую руку выяснилось, что он все это время неверно воспринимал имя Немилы Гориславовны, изначально неправильно его запомнив (на самом деле она была Наина), и это стало последней каплей.
— Ничего, синие волшебные птицы луани — вестники появления Си Ван Му, повелительницы Запада, — утешил его Ди, но, выходя за дверь, не выдержал и сам заржал.
И вот теперь Сюэли сидел у себя в комнате на краешке стула и выводил: "Перво-наперво, в пьесе автора волшебная вещь представляет собой бриллиант на шапке, который должен повернуть, а в спектакле волшебной дудочкой заменили" и так далее.
— В эпоху Восточная Цзинь был один малоизвестный писатель, Лу Сян, — сказал он, обращаясь к Шэнбэю, Лю Цзяню и Чжэн Цину, которые резались в его комнате в мацзян, — который утверждал, что в абсолютно любом произведении, о чем бы оно ни было, непременно должна присутствовать такая большая птица, очень большая, огромная птица. И эта огромная птица сидит себе и ни на кого не обращает внимания, потому что ей на всех наплевать. Ни на кого не смотрит эта птица, повернулась ко всем спиной. Причем Лу Сян не указывает, что это за птица, — луань, фэнхуан ли это или другой конкретный вид. Потом наконец птица поворачивает голову и смотрит так, чуть-чуть, одним глазом. Историки литературы более поздних эпох спорили о том, подразумевалось ли под этой птицей провидение или что-то иное.
— А в произведениях самого Лу Сяна была эта птица? Которая везде должна быть? — лениво поинтересовался Чжэн Цин.
— Что интересно, нет, — живо ответил Сюэли и вскочил. — Об этом я как-то не подумал. — Он начал ходить по комнате, насколько позволяло пространство. — Лу Сян никогда не переводился ни на какие языки. Но вот что приходит мне в голову: что Метерлинк каким-то образом реализовал концепцию Лу Сяна!
Благодаря Ди Вэй Сюэли попал в одно из самых засекреченных учреждений в Москве — в ЦГАТД (Центральный государственный архив трофейных документов). В это огромное серое здание он даже шел от метро "Водный стадион" с оглядкой, поскольку подписал бумагу о том, что никому не выдаст его местонахождения.
Как Сюэли позднее объяснял Ди, по-видимому, это здание прежде было тюрьмой, и когда его отдали под архив, кабинеты нумеровались в порядке освобождения камер. Чтобы отдать отношение из МГУ, он бродил по катакомбам несколько часов, пока самый настоящий дворник в фартуке, с метлой и окладистой бородой не спросил его: "А ты чего прищурился?". Сюэли вовсе не прищуривался, это был нормальный для него раствор глаз, зато он наконец сумел задать свой вопрос и получить доброжелательный ответ.
Напротив читального зала отдела трудночитаемых рукописей, в коридоре, стояла бронзовая статуя Саломеи с головой Иоанна Крестителя на блюде. Старейшие сотрудники припоминали, что она была преподнесена архиву в дар западными коллегами. Архивные работники давно заметили по опыту, что на кого из посетителей архива Саломея взглядывала прямо в упор, тот больше уже никогда не приходил. При том, что достаточно было просто сесть в зале напротив дверей, чтобы оказаться как раз на линии взгляда Саломеи, контрольных случаев для наблюдения у них было море. Сюэли не владел этой информацией, но интуитивно держался подальше от линии взгляда статуи.
Особенно заинтересовал Сюэли перелаз — чтобы попасть из отдела заведомо ложной периодики в отдел частично ложной периодики, нужно было подняться по лестнице, которая почти упиралась в потолок, там лечь на пол, проползти несколько метров по-пластунски, и там начиналась сразу же лестница вниз. Сюэли проделывал это легко, но он не понимал, как это делают пожилые сотрудницы с чашечками чая или кофе на подносе. Ему случалось увидеть одних и тех же лиц в один и тот же день по обе стороны перелаза, но ему никогда не доводилось увидеть, как они его преодолевают.
— Меня не допустили в отдел документов на китайском языке, — рассказывал Сюэли Ди. — Только в отделы, где все документы на русском. А по-русски я еще очень плохо понимаю. Но пользоваться электронным словарем они не разрешают. Начальница отдела Кособакина считает, что это шпионская аппаратура, с помощью которой я сканирую военные карты и тут же передаю в космос, на спутник.
— Зачем? — спросил Ди ошеломленно.
— Не представляю, — пожал плечами Сюэли. — Прощай, разум.
Сюэли разыскал в локалке тот самый фильм, который стал в свое время его первым прикосновением к российскому кинематографу. Он пересмотрел его очень много раз и многие выражения в своей речи начал либо напрямую брать из диалогов этого фильма, либо создавать по образцу.
— Неужели твоего допуска недостаточно для работы в китайской части архива? Не понимаю, — сказал Ди.
— Нет, они говорят, что в то крыло здания вообще пройти нельзя — там проваливается паркет. И никогда не знаешь, в какой момент он тебя поглотит. Я понял по их описанию, что это похоже на зыбучие пески в Си-цзане.
— Почему ты не настаивал?
— Там в самом темном месте коридора висит большой, очень старый пыльный стенд — "Узлы и петли". На нем прямо навязаны веревочные петли… и узлы, и каждый подписан машинописным способом, как что называется.
— Я понял, — сказал Ди. — Ничего не остается. Тебе надо просто выучить русский язык.
Четыре месяца Сюэли ничего другого не делал, только как сумасшедший учил русский язык. Бабушка снова легла в больницу. Узнать что-нибудь новое о дедушке не представлялось возможным. За это время он нашел столько разных смыслов в творчестве Сыма Цяня, что мог бы написать десять работ под руководством Лай ши-фу, если бы понадобилось.
В феврале Саюри начала хворать, чахнуть, и Сюэли внушил ей, что она просто давно не видела цветов сакуры, и убедил ее вернуться месяца на два в Токио.
В своей комнате он наклеил на стену гу-ши с иллюстрацией — древнюю историю следующего содержания:
"Студент Ван, родом из провинции Шаньдун, видел такую пользу в учении, что, чтобы домашние не мешали ему заниматься, по вечерам тайком уходил в заброшенный храм и сидел там над книгами до рассвета. Однажды, когда он так сидел, в храм явились духи и разного рода лисы и стали его донимать: бросать в него разной дрянью. Удрученный этим, он сказал: "Вы бы, лисы, шли тоже учиться! Ведь насколько бы выше простого человека вы ни были, но и вам несомненно есть что подучить: иначе вы не бродили бы по земле, а сидели бы давно в небесных чертогах с персиками бессмертия в зубах". Пристыженные лисы с грохотом исчезли".
Он переписал этот текст лучшим своим почерком и смотрел на него каждый день, хотя Ху Шэнбэй и утверждал, что такая картина на стене как-то портит атмосферу. Сам же Ху Шэнбэй к тому времени отвинтил от стены книжный шкаф, разобрал его, собрал заново, положил его на бок и задвинул в левый дальний угол, уверяя, что от этого теперь в том углу должно стать очень хорошо.
Результаты отчаянных стараний Сюэли не замедлили сказаться. Во втором семестре у них понемногу начались на факультете занятия по специальности, им выделили преподавателя. Тот был не в восторге от обязанности заниматься с китайскими стажерами, так как был искренне убежден, что узкими глазками видно меньше, чем широко открытыми, то есть буквально сужено поле зрения. Поэтому он поначалу старался избежать этих занятий, ссылаясь на разного рода недомогания. На самом первом занятии между ним и Сюэли, уже освоившим русский язык в объеме первых трех томов учебника "Умом Россию не понять", произошел примечательный диалог:
