Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
Выписав все нужные даты, уточнив названия мест, по которым проходила линия фронта, поздно вечером он досматривал последний подвернувшийся ролик, где старик из провинции Хунань вспоминал о войне. "Ван Гоушэн из поселка Ляньхуа провинции Хунань никогда не покидал родных мест. Ему было 14 лет, когда в 1944-м году его родная деревня стала театром военных действий…". Дедок сидел на солнышке, в белой рубашке, наверное, по случаю съемок, привалившись к стеночке из глиняного кирпича, под огромной старой камфорой. Сюэли собирался уже разлогиниться и закрыть браузер, когда старый Ван бесстрастно сказал: "…А очень по-разному бывало. Одним в войну жилось худо, голодали, траву ели, а вон Ли Сяо-яо — был такой, сейчас-то мало кто помнит его… так он даже разбогател в войну. Сейчас что вспоминать — как говорится, глиняный вол забрел в море — обратно не придет… но только без войны так разбогатеть, как он, было бы невозможно". Солнце прыгало по серой черепице попавшего в кадр кусочка крыши. Старик мелко покивал, старая камфора осуждающе зашелестела листьями. Сюэли посочувствовал Ван Гоушэну, с неприязнью подумал о неизвестном Ли Сяо-яо, закрыл браузер — и только тут понял, что Ли Сяо-яо (李逍遥) из поселка Ляньхуа провинции Хунань — это его родной дедушка, с которым он никогда не встречался лично, но который от этого не переставал иметь к нему самое прямое отношение.
Сюэли стало плохо от стыда. Он представил себе картину — как его дед, разрумянившийся от выпивки, говорит: "Поставьте сюда этот столик, дорогой сосед! Старинная вещица, как я погляжу. Сколько же вы хотите за него?". Как люди со всего поселка — у кого что было, последнее снесли к нему, кто картину династии Тан, кто вазу, чтобы выменять на рис, масло, муку или лапшу, ведь больше еды купить уже негде. С ужасом он увидел словно наяву, как его дед взвешивает три шэня риса и подкладывает на весы фальшивую, легкую гирьку. Женщина с ребенком, худая-худая, говорит: "Как же это, господин Ли? Только три шэня? Но ведь я прошлый раз оставила у вас слиток в форме башмачка, там 50 лянов серебра. Вы сказали, что мне больше полагается… что вы дадите и два доу… Разве это справедливо?". Ребенок с запавшими глазенками с надеждой смотрит из-за материнской юбки. "Ступай, ступай, — говорит дед. — Не хочешь, так и того не получишь". "Ведь это все, что осталось у нас! — плачет женщина. — Верно про тебя говорят: человеком рожден, но не человеком взращен!" У Сюэли внутри все скрутилось в какой-то тошнотворный проволочный клубок, в который еще и вплетен камень, но он продолжал думать дальше. Он понял, что еще можно было делать в войну. Убить человека, снять с него мясо, продать… Он забыл раскрыть свой зонтик с пурпурными цветами и по дороге домой чудовищно вымок.
— Если дедушка разбогател в войну нечестным путем, то проклятие могло лечь на весь наш род, — предположил Сюэли в разговоре с аспирантом Ди. — Тогда то, что меня забросило в Москву, может быть не только не случайно — это может быть, самое мягкое из того, чему суждено со мной случиться.
— Что произошло, неизвестно, — спокойно сказал Ди. — Вероятность того, что твой дедушка, например, герой, пока что ничуть не меньше, чем вероятность обратного. Глухие намеки какие-то, сплетни…
— А Москва? — возразил Сюэли.
— Да, это, конечно, весомый аргумент, — согласился Ди. — Коль скоро ты здесь, стало быть, Небесная канцелярия о тебе позаботилась.
— Если мой дедушка был преступником, то получается, что преступление было очень велико.
— Да, — оглядывая комнату, сказал Ди. — Это так.
— Пока бабушка остается в больнице, мне не у кого даже спросить.
У Ди была припрятана на черный день пара бутылок китайской водки, настоянной на змеях. Редкая, дорогая вещь.
— Ты с какой змеей предпочитаешь — с полосатой или с пятнистой? — спросил Ди, протирая бутылки и разглядывая змей на свет.
— Я вот с этой… с черным хвостом, — сказал Сюэли.
В тот вечер они напились.
Следующие два дня Вэй Сюэли фактически отсутствовал в этом мире, сидел на занятиях безучастно. Быстро узнать, что произошло в поселке Ляньхуа, возможности не было. Он знал наизусть очень многое из Сыма Цяня, — никогда не думал, что это может выйти боком, — и сейчас знание классической литературы терзало его: "А что сказать о средненьких людях, которые плывут себе в водах, и в водах смутного времени притом? Они встречаются с бедой столь многочисленных людей, что возможно ли всех упомянуть? Есть поговорка у простых: "Где знать мне совесть, знать мне честь? Коль польза от него мне есть, то в ней и будет моя честь"". Сюэли сжимал зубы.
"Как я посмею сдать это сочинение, если вся моя ученость, которой я так кичусь, и мое относительное благополучие, может быть, построены на бедах людей во время этой же самой войны?", — подумал он и написал вместо этого пару абзацев об императоре Цинь Шихуанди — хоть не так стыдно.
— Во время войны твоего дедушку стукнуло по башке! — прокричала бабушка в телефонную трубку. — И Ван Гоушэна тоже!
— И что?
— И ничего. Оклемались.
— Подожди! Чем дедушка занимался во время войны?
— Не знаю, внучек, как тебе сказать. Очень хорошо, что ты поехал в Москву!
— Как — "хорошо"? — опешил Сюэли. Такая интерпретация событий показалась ему внове.
— Ты сможешь поискать своего дедушку. Он ведь бежал в Россию. В конце сорок четвертого года.
— Как бежал в Россию?
— Ну, как? Перешел границу.
— Зачем? Зачем он бежал в Россию?
— В Китае люди уж слишком плохо думали о нем. Дома соседи на него так недобро косились…
— А что он сделал?
— Ничего он плохого не сделал. Твой дедушка был прекрасным человеком. А что о нем говорили — это просто язык не поворачивается произнести! Даже повторять не хочу!
— Что о нем говорили? Скажи мне — что о нем говорили?
— Мерзавцы, — сказала бабушка в трубку и побежала обслуживать клиентов в лавке. Слышно было, как на том конце провода от порыва ветра зазвенели фэнлины.
— Представь, мой дедушка бежал в Россию, — сказал вечером Сюэли Ди.
— Дедушка-преступник, скрываясь от правосудия, или дедушка-разведчик, добыв японские документы необыкновенной важности? — уточнил Ди.
— Этого я до сих пор не знаю. В этом Ляньхуа…, - Сюэли задумался, как поточнее сформулировать то, что он узнал от бабушки, и понял, что не узнал-то практически ничего, — в какой-то момент всех стукнуло по голове.
— Я могу подписать тебе у Недосягаемова письмо для работы в закрытых архивах, — тут же предложил Ди. — Кстати, все аномальное, что попадает в Россию, каким-то образом, я не знаю, рано или поздно прибивается к Москве, э-э… налипает на нее, — сообщил он. — Можно покопать.
— Покопать. Я понял, — сказал Сюэли, представив себе, как он прямо руками раскапывает по ночам безвестные могилы.
— Для начала спишись с Ван Гоушэном — пусть скажет то, что знает.
— Не могу. Если то, что он расскажет, правда, это невыносимо стыдно. Придется ведь сказать, что я внук Ли Сяо-яо. Если вранье, то зачем мне вранье?
— Ты будешь знать народную версию.
— Я… не представляю, как ему написать.
— Послушай, ведь твоя бабушка сказала, — заметил Ди, облокачиваясь на спинку кровати, — что Ли Сяо-яо был прекрасным человеком. В то же время она неплохо его знала, поскольку прожила с ним…
— Есть такое старинное литературное выражение — 桂花梅香, "цветы корицы, аромат сливы", — отвечал Сюэли. — Оно достаточно редкое, его знают все больше словесники. Оно обозначает человека, который выдает себя не за того, кем является, или просто любой обман. Понимаешь, цветок корицы, но пахнет, как цветы сливы. Вопрос, почему.
Через неделю Саюри случайно прочла сочинение "О Второй мировой войне", брошенное Сюэли на подоконнике в общаге.
— Ты знаешь, да, — сказала она внезапно с напором. — Мы пограбили у вас немало культурных ценностей. Даже и сейчас одна такая культурная ценность есть у меня. Древняя китайская памятная вещь. Обыщи меня.
— В самом деле? — с улыбкой сказал Сюэли, вставая с кровати.
Поиск культурных ценностей в то же мгновение превратился в эротическую игру, так раздвигающую границы откровенности, что даже Ху Шэнбэй перестал ворочать мебель за стеной, на цыпочках вышел и ушел погулять до вечера.
К удивлению Сюэли, идея обыска не была от начала и до конца шуткой, имевшей исключительно эротическую цель: поиск принес свои плоды — в кармане хаори у Цунами-сан оказалась та самая антикварная вещица, которую он видел у детей из школы с уклоном в китайский язык, когда разыгрывал в их сценке Ли Бо. Он машинально сунул ее тогда в карман, чтобы освободить руки, и забыл отдать потом по причине сильнейшего головокружения. Впрочем, у Сюэли не возникло ни малейшего желания вернуть находку: что бы это ни было, конфисковать это именем Китая и в пользу Китая — единственно разумный поступок в этой ситуации, подумал он. Он и сейчас не понял, что это такое. Было похоже на обломок яшмового украшения, но непонятно, откуда отломано, потому что нигде не было скола: только если выпало из оправы. Он хотел определить эпоху, но не смог рассмотреть вещь детальнее, потому что контекст, в котором он отыскал ее, не располагал к вдумчивому изучению. Во всяком случае, он переложил ее из кармана Саюри к себе в карман.
