Алексей Грушевский - Игра в Тарот
Его крепко схватили. Он вырывался, кричал: что он еврей, что он не крещённый, что он не хочет больше на погром…
— Дяденьки, простите, я больше не буду, а-а-а-а-а-а-аааааааааа!
Всё было тщетно. Это только раззадоривало злодеев. Погромщики отработанными приёмами заломили его, зафиксировали голову, потом зажали нос, и, наконец, вставили в, жадно ловящий воздух, рот горлышко бутылки.
В Сашу полилась, сжигая всё внутри, огненная вода. Он думал что задохнется, зашёлся в кашле, плевался и фыркал. Но свирепые черносотенцы лили и лили в него водку, пока, наконец, какая-то тёплая волна, разлившаяся по нему, не притупила боль и другие чувства, и он обмяк.
Тогда его отпустили. Теперь он сидел смирно, как в тумане глядя на Мить Митича. Вонь от него теперь была не столь ужасна. Это уже была даже и вонь уже, а так… запашок. Мить Митичь вылавливал из банки жуткого вида, явно мутагенные, огурцы, и сосредоточено их пожирал, по ходу поучая Сашу:
— Ну, ведь хорошо? Хорошо. Правильно пошло. Хочешь погром — надо. Без этого погром не пойдёт. Учись. Меня слушать надо. Вот ты у нас казак, а я знаешь кто? Не знаешь. Никто не знает. А вот они — Мить Митьчь показал огурцом наверх — знают. Там знают. Потому без меня никак. Я знаешь кто?
Мить Митьчь придвинулся к Саше, требовательно смотря прямо ему в глаза.
— Нет — пролепетал закосевший Саша.
Мить Миттчь замолчал. Выпил стакан водки. Закусил огурцом. Рыгнул, крякнул, и торжественно глядя на оробевшего Сашу, торжественно изрёк:
— Я прямой потомок и наследник Романовых. Тайна рождения. Императрица в страхе расправы скрывала факт поздней беременности. Был вынесен месье Жераром. Передан татарину Сабитову. Знали лишь святые старцы. Они сохранили тайну до срока. Сроки вышли, время пришло…
Мить Митьчь налил стакан и протянул Саше:
— За императора!
Саша взял стакан и, сам удивился, как выпил. Всё закружилось, в глазах потемнело, но как-то он выплыл, и увидел, сквозь обрывки тумана, как Мить Митичь суёт ему в рот огромный, в желтоватых пропалинах, гигантский пупырчатый огурец.
— Жри, сука — почему-то свирепо рычал прямой потомок императора, дрожа от непонятного возбуждения и вылупив, казалось, готовые лопнуть налитые кровью глаза.
Испуганный такой экспрессией, Саша не стал перечить, и покорно открыл свой маленький ротик. Мить Митичь, не теряя ни секунды, сразу же быстро и сноровисто всадил гигантский овощ, размером, наверное, с полукилограммовый баклажан, по самые Сашины гланды. И Саше, выпучив обильно слезящиеся глаза, ничего не осталось, как, задыхаясь, давясь слюной, медленно и усердно его сгрызать, порождая в процессе, как ему казалось, оглушительный хруст.
— Ну и славно! Дело будет, будет дело…то, что надо…быстро приучим…парнишка что надо… природа! — удовлетворённо, как то по кошачьи заурчал, отчего-то сразу повеселевший, Мить Митичь, и пустился в новые откровения.
— Ты выпил за императора, а какого? — спросил он, хитро прищурившись.
— За Вас — нашёлся Саша.
— Правильно! Открою тайну — я уже помазан на царство. Таинство произошло с соблюдением всех формальностей. В Успенском соборе, в присутствие патриарха. Члены всех королевских домов Европы прибыли инкогнито. Сей факт пока скрываем, до срока. Пока я император-инкогнито. Но… можно ли тебе доверять?
Саша сидел молча, с испугом смотря на Мить Миттича, даже в алкогольном опьянении понимая, что в любой момент этот сумасшедший погромщик может выкинуть всё что угодно.
Мить Митичь нахмурился и грозно посмотрел на Сашу:
— Ты зачем пришёл?
— За Россию пострадать готов. За империю, за императора… готов… не жалеть живота своего — сбивчего залепетал пьяный мальчик.
— Грех. На всех вас грех лежит Грех передо мной. Неподъёмный грех, неискупный. Предали отца и мать мою, императоров, смерти предали. Грех, грех… как искупите? Каким страданием, каким подвигом? Готов искупить? Ты готов искупить свой грех передо мной? Мукою искупить? — невероятно раскрасневшейся Мить Митичь вплотную придвинулся к вконец оробевшему Саше.
— Г-г-г-гот-т-т-тов-в — у Саши зуб не попадал на зуб.
И тут огромная красная горячая масса Мить Митича, как-то неожиданно резво, с места, без всякого разгона и подготовки, словно гигантская жаба, подпрыгнув, с оглушительным липким чпоком накрыла Сашу. Саша чего-то кричал, дёргался, но ничего не мог поделать с навалившейся на него и расплющившей его неподъёмной тяжестью. Но мало того, что натужено сопящий Мить Митичь лежал на щуплом Саше, он ещё и совершал какие-то возвратно-поступательные движения вверх-вниз своим необъятным пузом, окончательно прессуя несчастного юношу.
Сознание быстро оставило страдальца. Когда же он, каким то чудом, на мгновение очнулся, то увидел, что шустрые адъютанты сноровисто его раздевают, грубо срывая рвущуюся по швам одежду, и переворачивают на живот, а тяжело дышащий Мить Митичь стоит рядом уже полностью голый. Не успел он сообразить, что происходит, как он оказался снова безжалостно вдавленным огромной тушей в пыльную обивку старого дивана.
Окончательно он очнулся только под утро. Сквозь пыльные шторы пробивался свет нового дня. Он был голый, весь в синяках, голова раскалывалась, всё тело жутко болело, особенно невыносимо в области…
Одежды не было. Завернувшись в одеяло, Саша сел на кровать, поджал под себя ноги и заплакал. Он понял, что свершилось то, чего он так боялся — он таки попал под погром! Над ним надругались, обесчестили, насмеялись… И кто знает, что ждёт его впереди? Может даже холокост! С этих черносотенцев станется, ведь он полностью в их власти.
Дверь открылась. Адъютант принёс одежду. Это была не его одежда. Это был какой-то чёрный мундир. Саша, хлюпая носом, оделся. Через некоторое время дверь снова открылась.
— Пойдём — раздался властный приказ.
Сашу привели в большую комнату. Вдоль стен по стойке смирно стояли одетые в чёрные мундиры молодцы. В кресле, под имперским стягом, монументально восседал сам Мить Митичь. Замершего от страха, Сашу поставили посреди комнаты прямо перед ним. Несколько молодцов забили в барабаны. Когда барабанная дробь кончилась, стоящий рядом с Мить Митичем адъютант, под писклявые звуки «Боже Царя храни» из антикварного патефона, зачитал указ о зачисление Саши в отряд адъютантов и награждение его крестом за заслуги перед Империей первой степени.
Потом смущенному Саше выдали, поднеся на бархатной подушке, золотые погоны и огромный латунный орден. Ему все по очереди отдавали честь и жали руки, обнимали и целовали. Последним подошёл Мить Митичь, облобызал, и сказал:
— Пойдём, надо тебя представить — и показал пальцем наверх.
Робея, Саша пошёл за своим императором по длинному коридору совсем недавно бывшей коммуналки, и потому ещё сохранившей специфический запах коллективного жилища. Зашли в комнату, там за столом с бутылкой коньяка, сидел какой-то солидный пожилой мужчина с пронзительным, но очень усталым, взглядом.
— Вот, Пал Палычь, пополнение — как-то с придыханием, невольно поклонившись, представил Сашу император-инкогнито.
— А, ну садись, погромщик — улыбнулся Пал Палычь, указав Саше на стоящий рядом с ним стул.
Саша скромно сел на самый краешек, всем видом показывая воспитанность и честную скромность. Император остался стоять у дверей.
— Что, Саша, погромов испугался? — насмешливо спросил Пал Палычь, наливая и потягивая коньячок, из почти уже пустой бутылки.
Саша смутился, покраснел и опустил глаза долу.
— Да, ладно, чего робеешь? Если кто из ваших в черносотенцы прёт, то значит — страх погрома окончательно мозги выжег. Дело то ясное, типическое. Что же это вы все так погромов то боитесь? Прям за вашу психику страшно, того глядишь, все с ума слетите. Неужто совсем нас списали? Да разве мы позволим, дурашки — рассмеялся Пал Палычь.
Император-инкогнито вежливо и подобострастно подхихикнул у дверей.
— Ну, что вьюношь, отпогромили тебя, гляжу, по полной программе, раз орден за заслуги первой степени пожаловали — продолжал весело и задорно Пал Палычь.
Саша ещё ниже опустил голову и невольно обижено засопел.
— Этот изверг ещё тот зверь. Маньяк просто. Эй, ты, что совсем меру потерял? Второй погром уже за неделю! Статью ещё никто не отменял — притворно показывая недовольство, прикрикнул Пал Палычь на заробевшего императора.
— Пал Палычь, да как же можно! Любя, любя… токмо ради торжественности момента…во искупления греха цареубийства… — залепетал какой-то бред совсем, уж было, стушевавшейся Мить Митичь.
— Ну да ладно. Что поделать. Каждому через свой погром пройти надо. Ну, теперь всё, всё, парень. Считай ты у бога за пазухой. Теперь тебе бояться нечего. Ты, Саша, правильно пришёл. Такие как ты — здесь нужны. Что эти братья славяне? Они же в большинстве идейные, поймут, что к чему, и… поминай, как звали. Мы для них другое придумаем — надуем какого-нибудь ефрейтора потупей, и будут они у него на плацу до посинения маршировать и отжиматься, в ожидание приказа в час Х. Хе-хе-хе…. Нет, это не для тебя. Тут люди тонкие, культурные, с изюминкой, интересные. Твои люди. Ты теперь, Саша, здесь надолго. Пойми, навсегда. Куда ты теперь? Всё, выбор сделан. Ты, главное, правильно себя веди, учись, и мы тебе поможем, направим… — Пал Палычь уже достаточно опьянел и говорил с явным трудом.
