Виктор Пелевин - Священная книга оборотня
— А что должен делать сверхоборотень, чтобы войти в Радужный Поток?
— Он должен сделать только одно. Войти в него.
— А как?
— Любым способом, каким ему это удастся.
— Но ведь должны быть, наверное, какие-то инструкции, которые получает сверхоборотень?
— В этом они и состоят.
— Что, и все?
Желтый Господин кивнул.
— То есть выходит, сверхоборотень — это тот, кто входит в Радужный Поток, а Радужный Поток — это то, куда входит сверхоборотень?
— Именно.
— Но тогда получается, первое определяется через второе, а второе определяется через первое. Какой же во всем этом смысл?
— Самый глубокий. И Радужный Поток, и путь сверхоборотня лежат вне мира и недоступны обыденному уму — даже лисьему. Но зато они имеют самое непосредственное отношение друг к другу. Поэтому о первом можно говорить только применительно ко второму. А о втором — только применительно к первому.
— А можно что-нибудь к этому добавить?
— Можно.
— Что?
— Радужный Поток на самом деле совсем не поток, а сверхоборотень — никакой не оборотень. Привязываться к словам не следует. Они нужны только как мгновенная точка опоры. Если ты попытаешься понести их с собой, они увлекут тебя в пропасть. Поэтому их следует сразу же отбросить.
Некоторое время я обдумывала услышанное.
— Интересно получается. Выходит, высшее учение для лис состоит всего из двух слов, которые имеют отношение только друг к другу и не подлежат никакому объяснению. Кроме того, даже эти слова следует отбросить после того, как они будут произнесены… Похоже, у той лисы, которая накормила Будду, была не очень хорошая карма. А ей самой удалось войти в Радужный Поток?
Желтый Господин кивнул.
— Правда, это случилось совсем недавно. И она не оставила после себя указаний для других оборотней. Поэтому передать тебе учение должен я.
— В достоверность такого учения трудно поверить.
— Высшие учения потому и называются высшими, что отличаются от тех, к которым ты привыкла. А все, что кажется тебе достоверным, уже в силу этого можно считать ложью.
— Почему?
— Потому что иначе ты не нуждалась бы ни в каких учениях. Ты уже знала бы правду.
В этом была логика. Но его объяснения напоминали те философские силлогизмы, главная цель которых — поставить ум в тупик.
— И все-таки, — не сдавалась я, — как учение может состоять только из двух слов?
— Чем выше учение, тем меньше слов, на которые оно опирается. Слова подобны якорям — кажется, что они позволяют надежно укрепиться в истине, но на деле они лишь держат ум в плену. Поэтому самые совершенные учения обходятся без слов и знаков.
— Это, конечно, так, — сказала я. — Но даже для того, чтобы объяснить преимущества бессловесного учения, вам пришлось произнести много-много слов. Как же всего двух слов может хватить, чтобы руководствоваться ими в жизни?
— Высшие учения предназначены для существ с высшими способностями. А для тех, у кого они отсутствуют, имеются многотомные собрания чепухи, в которой можно ковыряться всю жизнь.
— А у меня есть высшие способности? — тихонько спросила я.
— Иначе ты бы здесь не сидела.
Это несколько меняло ситуацию.
— А много в мире сверхоборотней?
— Только один. Теперь это ты. Если захочешь, ты сможешь войти в Радужный Поток. Но тебе надо будет постараться.
Кто не будет польщен, услышав, что у него высшие способности? А от перспективы стать единственным в мире исключительным существом вообще дух захватывало. Я задумалась.
— А та лиса, которая сумела войти в Радужный Поток — что про нее известно?
— Совсем мало. Твоя предшественница жила в одной горной деревушке, практиковала крайнюю аскезу и совсем отказалась от общения с людьми.
— Как же она кормилась?
— Она использовала свой хвост, чтобы внушить тыквенной грядке, что наступила весна. А потом впитывала жизненную силу тыкв…
— Какой ужас, — прошептала я. — И что с ней произошло?
— Однажды она просто исчезла, и все.
— А она не оставила никаких записей?
— Нет.
— Довольно эгоистично с ее стороны.
— Может быть, их оставишь ты.
— А мне обязательно переходить с мужчин на овощи?
— Будда не оставил на этот счет указаний. Слушай, что говорит сердце. И не сворачивай с пути.
Я дважды поклонилась.
— Я обещаю упорно стремиться к цели, если вы дадите мне передачу, о которой говорили.
— Ты уже получила передачу.
— Когда? — спросила я.
— Только что.
— И все?
Должно быть, вид у меня был очень растерянный.
— Этого вполне достаточно. Все остальное только внесет путаницу в твою рыжую голову.
— Так что же мне делать?
Желтый Господин вздохнул.
— Будь ты человеком, я просто дал бы тебе палкой по лбу, — сказал он, кивнув на свой узловатый посох, — и отправил тебя работать на огород. Выше такого учения нет ничего, и когда-нибудь ты это поймешь. Но у сверхоборотня особый путь. И раз ты так настойчиво просишь сказать, что тебе делать, я скажу. Тебе надо найти ключ.
— Ключ? От чего?
— От Радужного Потока.
— А что это за ключ?
— Не имею понятия. Я же не сверхоборотень. Я простой монах. А теперь иди — тебя ждет твой паланкин.
*
— Вот с тех пор и иду, — сказала я и замолчала.
Кажется, мой рассказ произвел на Александра сильное впечатление.
— Ну? — спросил он. — Ты нашла ключ?
— Конечно.
— И что это?
— Правильное понимание собственной природы. Все то, что я пыталась тебе объяснить.
— Значит, ты уже вошла в Радужный Поток?
— Можно сказать, — ответила я.
— И чем он оказался?
— Сначала тебе надо понять, что такое сверхоборотень.
— А что это такое?
— Это ты.
— Так я же тебе и говорю, — сказал он жалобно. — А ты меня с толку сбиваешь. Говоришь, что это на самом деле ты. Всюду ты.
— Ты опять не понял. Ты думаешь, ты сверхоборотень, потому что можешь взглядом портить лампочки и валить мух…
— Не только мух, — сказал он. — И не только взглядом. Ты и представить себе не можешь, что я могу.
— Что ты можешь?
— Мне даже смотреть не надо, поняла? Задуматься достаточно. Вот, например, вчера вечером я наступил политтехнологу Татарскому. Слышала про такого?
— Слышала. Он что, умер?
— Зачем. Забормотал во сне и перевернулся на другой бок. Я его всухую замочил.
— А что это значит?
— Его теперь приглашать никуда не станут, и все. Будет сидеть у себя в фонде, пока с обоями не сольется. Если, конечно, помещение ему оставим.
— Какой ты у меня крутой, — сказала я. — А как ты это делаешь?
Он задумался.
— Это как секс, только наоборот. Трудно объяснить. Как говорится, глаза боятся, руки делают. Хотя руки тут ни при чем — дело, сама понимаешь, в хвосте. Но в детали я пока не вник… Так ты все-таки признаешь, что я сверхоборотень?
— Ты все неправильно понимаешь. Сверхоборотнем тебя делает вовсе не способность вредить политтехнологам и мухам. Ты пока даже не имеешь права считать, что ты сверхоборотень.
— А ты имеешь право так считать, да?
— Да, я имею, — сказала я скромно, но твердо.
— Что-то ты со всех сторон нависла, рыжая. Мне совсем места в мире не остается.
— Весь этот мир твой. Только пойми, кто ты на самом деле.
— Я сверхоборотень.
— Правильно. Но что такое сверхоборотень?
— Это я.
— Вот опять. Я думала, ты остроглазый лев, а ты слепая собака.
Он вздрогнул, как от удара плетью.
— Чего?
— Ну это учение о львином взоре, — заторопилась я, чувствуя, что наговорила лишнего. — Считается, если бросить палку собаке, она будет глядеть на эту палку. А если бросить палку льву, то он будет, не отрываясь, смотреть на кидающего. Это формальная фраза, которую говорили во время диспутов в древнем Китае, если собеседник начинал цепляться за слова и переставал видеть главное.
— Ладно, — сказал он, — замнем. Может, ты сама скажешь, что такое сверхоборотень?
— Сверхоборотень — это тот, кого ты видишь, когда долго глядишь вглубь себя.
— Но ведь ты говорила, что там ничего нет.
— Правильно. Там ничего нет. Это и есть сверхоборотень.
— Почему?
— Потому что это ничего может стать чем угодно.
— Как это?
— Смотри. Ты оборотень, поскольку можешь стать, э-э-э, волком. Я оборотень, потому что я лиса, которая притворяется человеком. А сверхоборотень по очереди становится тобой, мной, этим пакетом яблок, этой чашкой, этим ящиком — всем, на что ты смотришь. Это первая причина, по которой его называют сверхоборотнем. Кроме того, любого оборотня можно, фигурально выражаясь, взять за хвост.
— Допустим, — сказал он.
— А сверхоборотня взять за хвост нельзя. Потому что у него нет тела. И это вторая причина, по которой его так называют. Понял?
