Гоар Маркосян-Каспер - Забудь о прошлом
К другому приглашению Маран отнесся с большим интересом. Знаменитый Паг, тяжело больной, передвигавшийся в инвалидной коляске, от которой его собирались в скором будущем избавить земные медики, не стал дожидаться обещанного исцеления, чтобы встретиться с Мараном, и позвал его в загородный дом, где уединился после начала болезни. Встреча с Пагом Марана очаровала и разочаровала одновременно. «Ну и голова, — сказал он Дану смущенно. — Чувствуешь себя то ли полным болваном, то ли невеждой. Хочется заново идти в школу. Но что удивительно — как такой мыслитель может смотреть на тебя, олуха вдвое моложе себя, с почтением и допытываться, откуда ты такой смелый, и как ты мог задумать и выполнить то, что великому Пагу никогда и в голову не пришло бы»…
Олбрайт был озадачен. На столе у него лежали бакнианские газеты, рядом аккуратно сложенные стопкой переводы статей и готовое резюме, из которого следовало, что восторженность Латании и воодушевление Дернии в Бакнии превращались в умеренную, весьма умеренную, более чем умеренную радость. Если не настороженное безразличие.
— Чего и следовало ожидать, — заметил Маран, пробежав резюме и небрежно перелистав статьи.
Поэт молчал, углубившись в чтение передовицы «Утра Бакнии», но, дочитав, отодвинул газету и пренебрежительно улыбнулся.
— А что вы думали? — спросил он снисходительно. — Что Лига тут же отправит свою систему ценностей в мусорный ящик и примет земную? Они будут держаться от вас подальше. Сколько смогут.
— Они это Лига? — спросил Олбрайт.
— Ну а кто же?
— А нельзя ли ее как-то… обойти? Мне прислали программу встреч… — Он пододвинул небольшой листок с довольно куцым перечнем к бакнам, и Дан, заглянув через плечо Поэта, мог убедиться, что излагать свои взгляды, идеи, положения, словом, все, что они думают по поводу сотрудничества, землянам придется, в основном, перед функционерами Лиги всех мастей.
— Чего и следовало ожидать, — повторил Маран.
— Как я понимаю, у нас нет никаких шансов пробиться к обычным жителям Бакны, просто поговорить с людьми? Может, на улице?
— Нет, — сказал Маран. — Толпе собраться не дадут. А разговаривать с каждым прохожим в отдельности… Улицы отпадают. Не та ситуация.
— Остается только изменить ситуацию. — невесело пошутил Поэт.
— Это не так просто, — Олбрайт воспринял его слова всерьез. — У нас нет рычагов, с помощью которых мы могли бы на нее воздействовать.
— Рычаги, может, и нашлись бы, — сказал Маран. — Но вот чем бы это воздействие кончилось? Вы с периценскими исследованиями знакомы?
— Знаком, — сказал Олбрайт.
— Историю Атанаты знаете? Как там обернулось… с рычагами?
Олбрайт молча кивнул.
— Рычаги пока придержите. А аудиторию мы вам сделаем. В два счета.
— Это каким же образом? — удивился Поэт.
Маран хлопнул его по плечу.
— Заодно развеем твою хандру. По-моему, ты соскучился по своим слушателям.
— Старый Зал? — спросил Дан.
— Конечно. Поклонники Поэта. Половина Бакны. И, между прочим, ее разумная половина. — Он повернулся к Олбрайту. — Готовьте речь. Не слишком длинную. Сначала будет петь Поэт. Если у вас нет времени на концерты, появитесь позже. Но я бы на вашем месте послушал. Потом он вас представит. Поговорите с людьми. Понадобится, и мы поучаствуем. Хотя от моего участия может быть больше вреда, чем пользы, я непопулярен… после известной вам акции. Ну посмотрим. — Он снова повернулся к Поэту. — Вставай. Иди к своим импресарио. Возьми с собой Дана.
— А ты? — спросил Поэт.
— А я пойду подумаю. — Маран непринужденно поднялся и спросил Олбрайта: — Есть еще проблемы?
Тот ошеломленно покачал головой.
— Если понадоблюсь, я у себя, — сказал Маран и вышел.
— Он всегда такой? — спросил Олбрайт, глядя ему вслед.
— Какой? — поинтересовался Дан, пряча улыбку.
— Ну… — Олбрайт потер пальцем переносицу. — Вообще-то я не собирался сам… Но, видно, придется. Раз за меня уже все решили… — Он недоуменно покачал головой и вдруг засмеялся.
— Мы свободны? — спросил Дан.
— Конечно, — сказал Олбрайт. — Что вы меня-то спрашиваете? Вам ведь уже объяснили, что делать.
— Не обижайтесь, — сказал Дан осторожно. — Маран иногда бывает несколько… э-э… категоричен.
— Господи, да я не обижаюсь. Он ведь действительно решил проблему. Пойду готовить речь.
Олбрайт решил-таки послушать. Любопытство им двигало или прагматизм? Ходили слухи, что его прочат послом в Бакнию, и, возможно, он уже пытался составить представление о народе, с которым ему предстояло иметь дело? Как бы то ни было, на следующий вечер он вошел вместе с Даном и Поэтом в гигантскую чашу Старого Зала через один из верхних проемов. Поэт усадил их, попросив освободить для них места, как всегда поступал со своими гостями, и Олбрайт имел возможность лицезреть все представление с самого начала, иными словами, оглушительной овации, устроенной своему любимцу истосковавшейся по его песням аудиторией, и до световой феерии, до которой растянулся концерт, Поэт, давно не ступавший на столь любимый им пятачок сцены, никак не мог остановиться, и Дану представился случай еще раз увидеть то, что он видел лишь однажды и запомнил навсегда. Когда снаружи сгустились сумерки, и Зал погрузился в почти полную темноту, зрители вынули карманные фонарики, включили их, и тысячи лучей, отразившись от стекла крыши, осветили дно чаши, собственно, и бывшее сценой. Маран явился после начала, скользнул в проход тогда, когда все уже были заняты Поэтом, и сел рядом с Даном в специально выбранный заранее дальний угол. Дан наблюдал за Олбрайтом с любопытством. Вначале тот был настроен скептически, восторги зала, как всегда, набитого до отказа, вызвали у него легкую гримасу иронии, но когда Поэт запел, он стал внимательнее, постепенно втянулся, и в какой-то момент Дан заметил, что он аплодирует уже вовсе не из вежливости, как в первые минуты, а отбивая ладони. Поэт прервал пение, как всякий раз, неожиданно, пару минут стоял неподвижно, а потом в разгар бурной овации поднял руку, остановив с легкостью дирижера, взмахивающего палочкой, многоголосый рев, и сказал:
— А вы знаете, друзья мои, почему я так долго не пел для вас? Я был на Земле. Да-да, на той самой Земле.
Воцарилась тишина. Поэт продолжил:
— Я рассказал бы вам о ней, но я лучше спою. В следующий раз, я еще не успел написать ни строчки. Но я хочу, чтобы вы все-таки узнали, что такое Земля, и что такое земляне, наши братья по разуму и по крови.
Он посмотрел наверх, и Маран сказал:
— Олбрайт! Идите же! Ваш выход!
И Олбрайт встал. Он спустился по лестнице до самого донышка чаши в настороженной тишине, совсем не похожей на гул приветствий, который сопровождал каждый шаг землян в Латании. Но когда он добрался до Поэта, тот дружески положил ему руку на плечо и сказал:
— Мой великий учитель мечтал о других мирах, где живут разумнее и добрее, чем мы. Мне горько, что ему не дали дожить до того дня, когда мы узнали мир, где действительно живут разумнее и добрее. Это так. Поверьте мне, это так. Послушайте человека с Земли. Я переведу вам то, что он скажет.
Перевод тоже был идеей Марана. Олбрайт упрямился, утверждая, что освоил бакнианский в достаточной мере, но Маран доказал ему, что такой посредник, как Поэт, сразу сделает его для бакнов своим.
Олбрайт говорил недолго, но емко. Дан мысленно одобрил его. Когда он закончил, снова наступила тишина, потом голос сверху крикнул:
— А спросить можно?
Дан облегченно улыбнулся. Лед тронулся.
Олбрайт отвечал на вопросы, пока не охрип. Тогда Поэт сказал просто:
— Он устал. И я, признаться, тоже. Поблагодарите его и по домам.
Послышались аплодисменты, и Маран шепнул Дану:
— Слава богу, обошлось без нас.
И тут Олбрайт вдруг взялся за руль.
— Спасибо вам, — сказал он по-бакниански медленно, но вразумительно. — И позвольте поблагодарить двух ваших соотечественников, без помощи которых мы не встретились бы. Поэта и Марана.
На секунду зал затих, потом разразилась настоящая буря.
— Где этот предатель? — громко крикнул кто-то с противоположной стенки чаши, ему тут же ответили: — Сам ты предатель!
И посыпались обвинения и восхваления в адрес Марана, взаимные оскорбления, ругань. Поэт забрался на стул и что-то кричал, пытаясь успокоить зал, но не слушали даже Поэта. Дан с ужасом подумал, что может начаться драка, которая в этой тесноте грозит превратиться в побоище.
Маран поднялся с места, вышел в проход и стал медленно спускаться по лестнице. Его заметили не сразу. В пронизанном тонкими лучами света от фонариков полумраке было сложно кого-либо разглядеть, особенно, на верхних ярусах, но когда он дошел до середины зала, его стали узнавать. Дан нервно следил за ним, опасаясь, как бы на него на набросились, но, как ни удивительно, зал постепенно затихал, и когда Маран обычным своим уверенным шагом ступил в столб света, падавшего на сцену, его встретила неожиданно чуткая тишина.
