Олег Маловичко - Исход
Более они не пересекались.
И теперь я хочу забрать этого человека в «Зарю», сказал Сергей про себя. Он же меня сожрет там. Всю душу вынет.
За два года, что он не был в Зарайске, все изменилось. Дом, построенный немецкими пленными, обветшал. Деревянная лестница прогнила, ступени прогнулись к центру, крошась во влажную коричневую стружку; стены покрыла плесень.
В доме было восемь квартир на двух этажах — в семи никто не жил. Двери двух были заварены железными листами, значит, хозяева надеялись вернуться, в остальных не осталось даже дверей — дыры косяков открывали редкому гостю облупившуюся краску рассохшихся деревянных полов, вздувшиеся пузырями пожелтевшие обои, пустые глазницы окон.
Дверь в квартиру Глашиных родителей была незаперта. Сергей отжал ручку, и она, скрипнув, отошла внутрь.
Сергей все понял, переступив порог — по гнетущей, напряженной тишине в комнатах, по взглядам людей, где скорбь смешалась со страхом, по затаенному ожиданию скорого облегчения, по особому воздуху, в котором настоялись запахи старости, больного дыхания и лекарств.
Глашина мать умирала. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять. Она лежала на разложенном в гостиной диване, с несколькими подушками под головой, и на фоне их белизны ее лицо казалось желтым. Как и моя мать, подумал Сергей. Как все старики.
У дивана сидел врач в накинутой на светло-зеленый халат кожаной куртке. Сестра в такого же цвета халате, брюках и косынке собирала чемодан. Женя, муж Глашиной сестры, пополневший, отпустивший усы, совал врачу в руки талон, тот отказывался. Еще в комнате было несколько пожилых, незнакомых Сергею женщин в платках — под скорбными гримасами они прятали радостное любопытство к смерти. Им нравилось быть рядом с болезнью, но это меркло перед вот-вот откроющимися на их глазах дверьми в вечность — или пустоту, кто как верил.
Женя заметил Сергея, только проводив врача. Обнял с излишней горячностью — рад был ему не как другу и родственнику, а как здоровому молодому мужчине. Пошли покурить на улицу: Женя не хотел говорить в доме.
— Нам самим позавчера сказали. А у нее уже три недели эта история. Почки отказывают, видел, желтая какая?
— Что случилось?
— Отбили ей все. В городе, когда заваруха была. Непонятно кто, за что. Домой еле приползла, кровью харкала.
— Почему Татьяна не приехала?
— С тестем она. Антоныч бухает пятый день. Сурово пьет, насмерть. — Женя сощурил глаза перед тем, что собирался сказать. — Это… она еще долго помирать может. А мы с Танькой в Тейково едем. У меня там товарищ, военная часть, за забором, стратегический запас… Потом и не пустить могут. Может, поговоришь с ним? Он тебя уважает…
— О чем поговорить?
Женя докурил сигарету до самого фильтра, потушил плевком, закашлялся.
— Врач сказал, спасать бесполезно. Тут мы, втроем, по-мужски решить должны.
— Что решить?
— Ты знаешь.
А ты откуда знаешь что мир убивает стариков руками молодых?
— Я думаю — смысл ей жить? Или Глашку спросить?
Если Глаша узнает, она мигом приедет. Не сможет не приехать, когда все будет сказано.
— Нет, не надо.
— Нам бы ехать уже… А она так может еще месяц лежать.
Сергей вернулся в дом, подошел к теще и сел на угол дивана. Она спала. Сергей взял ее за руку — не по устремлению души, а из-за того, что от него ждали именно этого. Старушки, зашелестев юбками, сгрудились в дверном проеме, жадно ловя их эмоции.
После десяти старушки засобирались. Ушли, частя поклонами. Женя остановился у какого-то друга — у него везде были друзья — и Сергей с тещей остались вдвоем.
Она пришла в себя, и они поговорили. О пустяках. Она спросила, что творится в мире. Мира больше нет, ответил Сергей. Потом теща попросила реланиум. Он дал ей, и она заснула.
Заняться было нечем. Сергей сел на широкий подоконник, подтянул колени к груди и обнял их руками. Женщина мерно и тяжело сипела за его спиной. Порывшись в лекарствах, он нашел еще таблетку. Водки не было. Выпил и улегся на старой, скрипучей, зло колющей спину ржавыми пружинами кровати.
Сон не шел. Сергей ворочался, вставал, открывал окно для свежего воздуха, потом закрывал его от холода — и все это время равномерное, глухое сипение старухи неотступно преследовало его и забивалось в уши. После трех Сергей провалился в дурную, некрепкую дрему.
Проснулся через пару часов. Шея затекла и болела, а веки пекло изнутри, стоило закрыть глаза. Он прошел на кухню, заварил кофе. Было светло, но город еще спал, будто ночь не ушла сразу, а зацепилась вязким темным облаком за сонные пространства квартир.
Сергей открыл окно на кухне. Утренняя прохлада покрыла тело мурашками, он передернул плечами. Какое счастье, что я есть, подумал Сергей. Мое тело, мои мысли, даже мои проблемы — какое счастье быть человеком! Как хорошо жить, думал он, стараясь растянуть этот миг.
На лестнице послышались шаги. Дверь отворилась, и вошел Женя. Вытер ноги, но обуви не снял, не собираясь задерживаться. Остановился в прихожей, поздоровался кивком. Выглядел помятым, сквозь запах дешевого одеколона пробивался перегар.
— Сейчас Антоныч подойдет. Поговори с ним.
Зашел тесть. Он был пьян, и лицо его было красным. В прихожей он споткнулся, стал заваливаться и упал бы, не подоспей дочь и Женя. Таня кивнула Сергею из-за плеча тестя, здороваясь. Владимир Антонович вырвался из их рук, дернул недовольно плечами и ввалился на кухню.
— Ты… — сказал, не глядя на Сергея. И бросил назад: — Водки!
Таня выставила на стол четыре рюмки, пошла в прихожую, достала из сумки водку.
Разлили. Не дожидаясь, пока все чокнутся, старик выпил, хлопнул рюмкой по столу и кивнул, чтобы повторили. Выпил и Сергей. Водка была теплой и застряла в горле. Сергей посмотрел на Женю и Татьяну, и они молча вышли, прикрыв дверь.
— Как мать твоя? — спросил тесть, по-прежнему не глядя на Сергея.
— Умерла.
Тесть повелительно кивнул. Он никогда не наливал себе сам, если рядом был кто-то еще. Сергей налил, ему и себе.
— Владимир Антонович, я…
— Не старайся. Эти, — он ткнул большим пальцем за плечо, — уши прожужжали. Суки болотные!
Крикнул громко, нарочно, чтобы слышали за дверью, и там заворчали.
— Вы езжайте, я с ней умру. Я начал уже… Утром просыпаюсь, печень — вот такая, с боку вываливается. У меня в подвале… шесть ящиков. Когда она… запрусь здесь и упьюсь до смерти. Только, сука, не люби меня. Понял?.. Не люби, когда умру!.. И жалеть не надо… Ненавижу… Всю жизнь ненавидел… Да не тебя… — махнул он на Сергея рукой, — а вообще…
Он обвел рукой круг, имея в виду, скорее всего, мир. Сергей не стал уточнять.
— Слава богу, развалилось все… Говно был мир… Только она… да девчонки… никогда жить не хотел, из-за нее только… Если ее не будет, хули мне тогда?..
Он позвал Женю с Таней и еще раз повторил им, что сказал Сергею. Они стояли, почтительно выпучив глаза, как школьники перед директором, и не возразили даже ради приличия. Владимир Антонович, шатаясь, пошел к жене.
— Володь, ну, опять ты напился… — донесся слабый голос тещи.
Таня разлила, и они опять выпили. Посидели молча. Сидеть было бессмысленно, сидение ничего не решало, все торопились, и главное, тяготились этим сидением, считая про себя минуты, когда можно будет сказать «ну…» и проститься, но продолжали сидеть.
Надо, наверное, сказать что-нибудь, думал Сергей, но чего перед ними ваньку-то валять?
— Ну а что, пожили оба… — протянул Женя, — хорошая пара была.
Таня ткнула его локтем в бок за это «была», Сергей задумался. Прав старик, думал Сергей. Смерть возвышает, и живые всегда больше любят мертвых, чем других живых. Вот и сейчас все ждут, пока старик умрет, чтобы наконец начать любить его.
Он пошел к теще и поцеловал ее. Тесть не заметил протянутой ему руки, свирепо и угрюмо глядя в окно.
Сергей вышел из дому и пошел прочь. Шел другой дорогой, к трассе на Тверь, с которой можно было свернуть к Яшину.
Через полчаса вышел из города. Хмель стал выветриваться. Натруженные накануне ноги с утра болели, но сейчас боль стала привычной, присущей ходьбе.
Скоро город уменьшился вдали так, что его каменные пятиэтажки стали казаться разрисованными спичечными коробками, поставленными на линию горизонта. Пройду еще часов пять, думал Сергей, а там заночую, где бог даст.
Сзади его нагоняла машина. Сергей обернулся, приложил руку к глазам, чтобы не мешало солнце, и увидел приближающийся «Мэверик». Машина набирала скорость, слышно было по реву мотора.
Между машиной и Сергеем было еще триста метров, когда голос в голове Крайнева явственно произнес: БЕГИ! — и Сергей не раздумывая, повинуясь инстинкту, побежал на обочину и прыгнул, оттолкнувшись обеими ногами, в кювет, а «Форд», рыча, визжа резиной, пронесся по месту, где Сергей только что стоял.
