Михаил Чернолусский - Фаэтон
— Что ты там написал? — спросил Ефрем.
— Написал в шутку, конечно. Разве это серьезные анкеты?
— Ну а что?
— «Шумел камыш…» А ты что написал?
— Я написал: «Ваши порядки мне не нравятся».
— Смотри-ка ты! Все точно — Бунтарь. Людмила Петровна остановила мужчин:
— Ефремушка, не ходите на второй этаж! Арестуют вас.
— Чепуха.
— Я думаю, — сказал Утяев, — подписку возьмут о невыезде. Как говорится, опасная личность.
— Чепуха, говорю.
Маратик дергал Ефрема за рукав.
— Дядя Ефрем, а я нарисовал солдатика.
— Вот и получил Художника… Садитесь все в машину и ждите меня.
— Нет, мы подождем здесь, — решительно сказала Людмила Петровна, взяв за руки Асю и Маратика.
— Ну как хотите. — И Ефрем сел в лифт, который вдруг раскрылся перед ним.
Проводив Ефрема взглядом, Ася сказала:
— А я написала, что люблю васильки. Людмила Петровна погладила Асю по голове:
— Вот и получила самую хорошую фамилию.
— На что она мне?
— Кто знает, Асенька. Я вот написала: «Хорошо бы вернуться домой».
— Вот и стала Кроткой, — рассмеялся Маратик. Ждали Ефрема долго, прямо в коридоре, стоя, так как негде было присесть. Но не дождались. Перед ними опять вдруг появился круглолицый гид. Он отозвал в сторону Утяева и долго с ним о чем-то шептался. Потом исчез.
Утяев вернулся к своим в веселом настроении. Сказал, что надо ехать в гостиницу, где их ждут хорошие номера, а Ефрем приглашен к большому начальнику и освободится не скоро, там идут важные переговоры.
Людмила Петровна не очень поверила тому, что сказал Утяев, но поехать все-таки согласилась.
— Надо, надо, — говорил ей Утяев. — Что мы тут стоим? Забились в угол. Как говорится, провинциалы. Роняем, э-э-э… собственное достоинство.
3
Пять рядом расположенных комнат с кроватями, мягкими креслами, шкафами, ночными столиками, торшерами и телевизорами — выходили полукольцом в одну общую комнату, оборудованную под кабинет — со столом, диванами, книжными шкафами и опять-таки телевизором. И на одной из стен здесь был экран, несколько похожий по форме на зеркало, но с матовым стеклом.
— Смотрите, зеркало закрасили, — сказал Маратик. Он уже успел обежать все комнаты, восхищался всем, что видел, то и дело восклицая: «Уй ты! Смотри, Ася! Смотри!»
Рюкзаки все оставили в прихожей, там же разулись и теперь были в шлепанцах.
— Ну а сейчас, ребятки, мыться, — сказал Утяев Асе и Маратику. — В ванной приготовлено белье. Людмила Петровна, как говорится, поскребет вам спинки.
И только так сказал директор магазина «Детский мир», вспыхнул настенный экран, и там появилось цветное изображение человека в строгом черном костюме, с аккуратно подстриженной бородкой и при галстуке; шея у него раскраснелась, и бородач пытался расслабить воротничок. Это был Ефрем. Первой его узнала Ася:
— Это дядя Ефрем! Смотрите! Дядя Ефрем! Людмила Петровна, всплеснув руками, шлепнулась в кресло.
— Друзья! — заговорил Ефрем. — Не задавайте никаких вопросов. Вернусь — расскажу. А пока вот что вам надо знать. Мойтесь, переодевайтесь, обедайте, вас позовут в столовую. А потом Ася и Маратик с Людмилой Петровной пойдут на концерт. Так надо.
— А я? — спросил Утяев.
— А ты, Шуткин, остаешься дома для связи. Ясно?
— Шутка, а не Шуткин, — поправил Утяев.
— Один черт. Ясно тебе, спрашиваю? — сказал экран.
— Ясно.
— И чтоб никаких вопросов. Строго наказываю. Ясно? — Все промолчали. — Ясно, Петровна?
— Ясно, Ефремушка. Ясно… Да ты ли это?
— Мать честная, а кто же еще? Принарядили малость. Вот и вся деревня. Хотя в нашей деревне все же лучше.
— Узнали, узнали тебя, Ефремушка! — воскликнул Утяев. — Не волнуйся. Все будет исполнено!
— Вот и ладно. До встречи… Директор банка вам передает привет. Особенно тебе, Ася. Слышишь?
— Слышу, — смущенно прошептала Ася. — Спасибо.
— Добро, ребятки! Действуйте! И выше носы! Ясно?
Изображение исчезло.
— Вот это да! — снова воскликнул Утяев. — Как говорится, прогресс!.. Директор банка передает привет.
— Что за директор? Миллионер?.. Уж не Асину ли душу закладывает наш Ефремушка? А?..
— Вот напасть! — шептала утонувшая в кресле Людмила Петровна.
— Волшебное зеркало! Волшебное зеркало! — хлопал в ладоши Маратик.
* * *В этом грандиозном концертном зале с огромной сценой, роскошными креслами не было окон и не было люстр. Светился потолок. Он то походил на ночное темно-синее небо в ярких звездах, то вспыхивал вдруг ослепительным солнечным светом, и казалось, что живое солнце у тебя над головой, то загорался семицветной радугой, и нельзя было оторвать от этой красоты глаз.
— Вот невидаль! — Людмила Петровна шла по проходу вслед за Асей и Маратиком к своему первому ряду, куда им выдали билеты, и вздыхала, испуганная размерами зала и обилием света. — И зачем нам первый ряд? — говорила она.
Но вот они уселись, затихли голоса людей в зале, погасла радуга, и заколыхался занавес. Но он не раздвигался и не полз вверх, а с каждой секундой становился все прозрачнее и прозрачнее и вдруг исчез бесследно.
— Уй ты! — прошептал Маратик.
Тут к ним подошла билетерша в коричневой униформе. Она шепнула:
— У вас в подлокотниках наушники. Возьмите их, для вас будут переводить.
На сцене между тем вспыхнул свет, а задняя стена будто провалилась, и открылась часть города: небоскребы с неоновыми рекламами, яркие витрины магазинов, поток пешеходов и невероятное скопление знакомых уже шаробилей и незнакомых двухколесных, похожих на велосипеды колясок с важно восседающими на них большей частью молодыми длинноволосыми людьми. Иногда эти люди оборачивались и смотрели в зал, отчего Людмиле Петровне стало окончательно не по себе.
— Не бойтесь, тетя Люда. Не бойтесь, — успокаивала ее Ася.
Грянула музыка, и на сцену выкатилось множество разноцветных шаров. Только Ася подумала, что опять эти шары не шары, как и в самом деле, шары стали расти, лопаться, и из них выходили спортсмены в необыкновенно ярких костюмах. На сцене стало темно и светились только костюмы.
Теперь Ася смотрела как зачарованная. Музыка, свет, движение — все сливалось в одно, что Ася не смогла бы назвать, ибо это не было ни танцами, ни балетом, но, как всякое искусство, тоже меняло у человека ритм дыхания, пульс, соединяло с пространством.
Даже Людмила Петровна перестала вздыхать и испуганно оглядываться по сторонам. А Маратик, совсем как взрослый, шепнул Асе:
— Лучше жить в этом городе, чем в Желтом Дьяволе.
Номера не объявлялись. И неизвестно для чего, Ася, Маратик и Людмила Петровна сидели в наушниках.
Но вот сцену осветил ровный свет, задник погас. Появилась высокая седая женщина с микрофоном, и наушники заговорили чистым русским языком:
— У нас сегодня необычный концерт для путешественников. Мы вам приготовили сюрприз… Дело в том, что у нас в гостях автор хорошо уже известной песни «Гимн человеку Желтого Дьявола». — Зал дружно засвистел, закричал, затопал ногами. Маратик испуганно прижался к Асе. Казалось, сейчас на сцену полетят камни. Высокая женщина улыбалась. Когда шум спал, продолжала: — Итак, «Гимн человеку Желтого Дьявола»! Желающие могут петь с нами. Затем мы вам представим автора.
Женщина ушла, и тотчас вся сцена пришла в движение. Задняя часть потолка стала опускаться, и зал увидел маленьких людей в желтых костюмчиках с белыми полосками. Это, наверно, были дети. Потом снизу медленно поднялась площадка, на которой разместился оркестр — музыканты тоже были в желтых костюмах, но с черными полосками. Трубы и гитары блестели так, будто были из стекла.
Минутная пауза и…
Ася вздрогнула. Откуда взялись такие слова? Кто их сочинил?
«Что есть человек? Что есть ты, поющий со мной рядом? Кем ты был и кем стал? Из облезшей обезьяны, пещерного ничтожества ты превратился в великого созидателя. В голой пустыне воздвиг небоскребы, хрустальные дворцы! Великий наш Желтый! Город всем городам! В мире миров ты всех сильнее! В мире миров ты всех богаче! Наша песня о тебе, Желтый Дьявол, о твоих героях, о твоих детях, о твоих нищих и богачах! Счастье вам, желтовеликанцы! Из облезлой обезьяны, пещерного ничтожества вы превратились в покорителей планет, всех сил небесных! В вашу честь горит на небесах семицветная радуга!»
Все, что произошло дальше, Асе теперь кажется сном. Она не верит, что так могло быть, хотя помнит, что поднялась и пошла за билетершей, что стояла на сцене и кланялась, а зал ревел, скандируя ее имя, потом толпа хлынула на сцену, и Асю понесли на руках, а потом она плыла, и не было рук, было только небо и гремела песня, которая не казалась знакомой.
